Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

Но у меня оставалась еще сторублевка на текущем счету и… ипподром.

И я решил поставить ее ребром. Или выиграю хотя бы пару сот рублей и с них опять начну «разворачиваться», как говорят в Харбине, или… или пулю в лоб! И поверьте мне, я, девятнадцатилетний парень, не кривил душой, не кривлялся, — никогда я не был ближе к самоубийству, как именно в те глупые, юношеские дни.

И вот в субботу я отправился в Лионский Кредит за своими последними ста рублями. Знакомый банковский служащий предупредил меня:

— Имейте в виду, господин Голощапов, что вы можете надолго утратить возможность держать деньги в нашем банке. Все номера текущих счетов заполнены, и мы не открываем новых, так как не нуждаемся в небольших вкладах.

Конечно, лишиться чековой книжки такого банка, как Лионский Кредит, для меня, лицеиста-белоподкладочника, было большим ударом для «тона», но ведь и видимость того, что я держу свои деньги в этом банке, меня тоже не спасала, ибо никого не могла долго обманывать. Сто же рублей, поставленные ребром на ипподроме, давали мне шанс выплыть снова на поверхность в случае удачной игры.

И, попросив служащего, если это возможно, не уничтожать моего текущего счета до понедельника, получил свою сторублевку и вышел…

Тут мой спутник попросил у меня еще одну сигаретку и, закурив, сказал, мечтательно подняв глаза на полыхающее закатом небо:

— Знаете, и приятно, и больно вспомнить прошлое! И ведь как недавно, в сущности, всё это было: тридцать лет, — только тридцать раз наша планета успела за это время обежать вокруг солнца! Только тридцать раз… Да, и сладко, и больно!..

— Но вы все-таки доскажете? — попросил я. — Это так интересно. Вы выиграли?

— Слушайте. В воскресенье, то есть на следующий день, я отправился на бега и за десять заездов, по десятке билет, всё проиграл. Ну, всё, до копейки, — вот так же, как и мы с вами сейчас!

Всё кончено, — подумал я и решил: — Сегодня ночью я пушу; себе пулю в лоб.

— Решение мое было окончательно, твердо. Я был даже совершенно спокоен. Во всяком случае, ни два моих сотоварища-лицеиста, оба в этот день игравшие удачно, ни две их спутницы, как и я проигравшиеся, не заметили ничего из того, что делалось в моей душе.

После бегового дня меня звали в ресторан, но я, пустой как барабан, отказался, сославшись на мигрень.

Я встал и вышел из ложи. Но, поднявшись на трибуны; я по привычке заинтересовался пробежкой лошадей готовящегося одиннадцатого заезда. Почему-то мое внимание обратил на себя невзрачный жеребец Рокот, и я почти машинально проверил его резвость по секундомеру.

И удивился:

— Двадцать две секунды… Удивительная резвость для рысака, никогда не бравшего призов!..

И вдруг меня словно осенило.

— А что если поставить на него? Ведь несомненно, что на Рокота поставлю только я один, и если, если только он придет первым…

И я бросился искать знакомых, чтобы занять у кого-нибудь из них десять рублей! Правда, знакомых в этот день в ложах и на трибунах было у меня немало, но все такие, к которым с просьбой о десяти рублях я не мог обратиться, хоть зарежьте меня. Не у тех же моих однокашников просить десятку, которые так многозначительно переглянулись, когда я отказался от совместного ужина в ресторане? Нет, нет, ни за что!

Теперь вот что. На ипподромах Москвы и Петербурга было устроено так: окошечки, где продавались билеты, были по несколько штук соединены в одну литеру — окошечки литера А, Б и т. д. И для всех окошечек каждой одной литеры имелась и своя касса: касса под литерой А, касса под литерой Б и т. д. Понимаете?

— Ну, ясно!

Мы, лицеисты, всегда брали билеты литеры А и, следовательно, свои выигрыши получали тоже из кассы той же литеры. Причитается, скажем, на лошадь двадцать два рубля с копейками, берешь двадцать рублей, а два рубля с мелочью оставляешь кассиру. Ну, как на чай. Барственность же! И, конечно, кассир кассы литера А прекрасно меня знал.

Вот я к нему и раскатился.

Будьте добры, не откажите мне в маленьком одолжении… Мне срочно надо десять рублей!

У кассира вот такие глаза, но — ни слова! Вынимает кошелек, достает, как сейчас помню, золотой и подает. Я беру и почти бегом к кассе. Подхожу к ней, беру билет на Рокота и слышу за моей спиной смешок. А это хихикают за мною два моих приятеля, которых я давеча в ложе оставил.

— На кого ты ставишь! — смеются. — Он же первый конь по сбою. Ну и чудак же ты, Володя.

— Меня, между прочим, Владимиром Ивановичем зовут. А вас как прикажете величать?

— Арсений Иванович… Но дальше, пожалуйста! — Взяли мы билеты и отходим от кассы. Проходим мимо доски, на которой прописано, сколько билетов поставлено на каждую лошадь заезда, и приятели опять начинают надо мной потешаться:

— Смотри, мол, Володя, на Рокота только один билет и поставлен. Это твой! Ну и загребешь же ты денег!

И хохочут.

— Мне что делать? Отвечаю смущенно:

— По ошибке поставил. Черт с ним!

И возвращаемся мы все трое в ложу. Уже выравнивают лошадей заезда. Пустили. Рокот сорвал старт. Назад! Опять выравнивают, опять пустили, и опять мой Рокот оскандалился.

Один из моих однокашников говорит дамам, саркастически на меня поглядывая:

— А знаете, медам… Все-таки нашелся один чудак, который на Рокота поставил. Один-единственный всего!

Дамы, ничего, конечно, не подозревая, отвечают в рифму:

— Ну, это не чудак, а дурак какой-нибудь!

Приятели смеются, а я… я Бога молю, чтобы в третий раз мой Рокот старта не сорвал. Да что молю — взываю к Нему: помоги, мол, и помилуй! Только один раз мне в этом деле помоги, и больше ноги моей на ипподроме никогда не будет! Клятву даю, вот как вы, поди, давеча. И Рокот пошел. Пошел и тотчас же засбоил! Засбоил и отстал от других лошадей корпусов на тридцать. Я думаю: ну, кончено! Всё равно надо сегодня стреляться. Зря только перед кассиром до просьбы десятки унизился. И вдруг вижу — выправляется Рокот. На полкруге уже догнал заезд и стал наддавать. Наддает! Догоняет!!

Тут вы представляете, что поднялось на ипподроме? Повскакали все. Бинокли подняли. Стон кругом стоит:

— Обходит!..

— Не обойдет!!

— Нет, обойдет!

— Куда ему!..

— Смотрите, смотрите!..

Я — близок к обмороку. Ведь судьба же моя решается! Вопрос жизни и смерти. Я смотрю, но ничего уже не вижу и не понимаю. И вдруг вопль по трибунам. И я вижу плакат:

— Мертвый гит!

Голова в голову пришел мой Рокот с другой лошадью.

Как всегда в случае мертвого гита, момент прихода лошадей фотографируют, затем перерыв на полчаса, и затем уже коллегиально, на основании снимка, обсуждается и решается, какой же из лошадей присудить пальму первенства. Вы представляете, как мучительно долго тянулись для меня эти полчаса?