Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Хороший у вас денщик, Анатолий Сергеевич, — сказал Собецкий. — И не дурак, кажется.

— Ничего. Только угрюм очень.

А вечером, стаскивая с барина сапоги в окопной грязи, Стойлов сказал:

— Телеграмма условная, ваше благородие: требуют бдительности.

И опять стало Бубекину нехорошо.

— Какой еще, к черту, бдительности! — выругался он. — В отхожее место мне с ним вместе ходить, что ли? Застрелить бы его, негодяя…

— Зачем стрелять! — усмехнулся Стойлов. — Тут тонкая работа нужна, ювелирная. Ну да уж теперь скоро…

— Что скоро?

— Скоро он себя должен будет обнаружить. — И, стащив промокший сапог: — Наша работа трудная, ваше благородие! Тогда с фотографиями-то вы на них нехорошо наседали.

— Ты нарочно опрокинул чайник?

— Конечно. Случайностей в нашем деле быть не должно.

— Иди ты к черту!..

— Слушаюсь, ваше благородие…

Вскоре что-то загрустил и Собецкий. Стал говорить о неприятных письмах из дому: жена очень скучает. Конечно, молодая женщина, как бы не набедокурила. И опять он переменил денщика.

В один из этих дней Стойлов сказал Бубекину:

— Такое дело, ваше благородие… Прапорщик Собецкий ищет себе подходящего человека в помощь и никак не находит. Не решается открыться. А без помощника он не может работать: ему нужно с нашего участка организовать перекидку своих людей к австрийцам. Ему пишут, его уже торопят, потому что весна, теплое время настало. Придется мне к нему перейти…

— Но как?

— Таким образом, ваше благородие… Завтра или послезавтра вы принесете свое и солдатское жалование. Положите деньги под подушку, а я будто украду и спрячу в сапог…

— Фу ты, черт, какая гадость!

— Ничего не поделаешь. Иначе нельзя. Необходимо.

— Да иди ты к черту! Кто кем распоряжается: я тобой или ты мной?..

Стойлов взглянул на Бубекина строго.

— В этом вопросе мы после разберемся, когда дело будет кончено, — сказал он.

— Да как ты смеешь, каналья, так со мной разговаривать? Стань смирно!

Стойлов беспрекословно вытянулся. Он твердо и спокойно смотрел на Анатошу. Помедлив несколько секунд, солдат сказал:

— Ваше благородие, я докладываю вам лишь о том, чего требует дело. Если вы против моего предложения, я снесусь со штабом армии.

— Ты?

— Так точно.

— Каким образом?

— У меня есть для этого возможности. Но только вы можете провалить работу четырех месяцев… Вас за это тоже не похвалят: с капитаном Такулиным шутки плохи…

— Черт! — выругался, сдаваясь, Бубекин. — Ну, стало быть, деньги найдут у тебя в сапоге. А дальше что?

— Вы на меня должны накричать. Браните меня как угодно. Потом напишите рапорт, чтобы меня под суд. Я же попрошу заступничества у прапорщика Собецкого. Он будет у вас просить за меня, — я уверен в этом, — вы простите, но прогоните меня из денщиков…

— И всё?

— Всё. Будьте покойны — он меня возьмет в денщики. Ему надо торопиться…

Всё задуманное удалось как нельзя лучше. Бубекин, обнаружив исчезновение денег, приказал обыскать Стойлова. Деньги были найдены в сапоге. Бубекин, накричав на денщика-вора, намахавшись перед его носом кулаками, посадил его под арест в землянку телефонистов, а сам сел за писание рапорта.

Вошел Собецкий, уже побывший у арестованного.

— Анатолий Сергеевич, — сказал он. — Рапорт писать пишите, но отправлять его пообождите до завтра. Ведь Стойлова за воровство в боевой обстановке полевой суд-то расстреляет… Вы подумали об этом?

И, поломавшись, сколько было нужно, Бубекин согласился замять дело, — пусть только Стойлов полностью отстоит под винтовкой, сколько может дать ему ротный командир всей полнотой своей власти. И пусть ему на глаза никогда больше не попадается.

А уж через неделю Собецкий попросил у Бубекина разрешения взять Стойлова к себе в денщики. Бубекин, якобы в сердцах, плюнул, но согласие дал.

VII

Была тишайшая майская ночь, безлунная, теплая, совсем уже летняя. Вечером отгрохотала первая гроза, и на западе, куда ушла туча, еще вспыхивали зарницы. На позиции не раздавалось ни единою выстрела, лишь с чуть слышными хлопками высоко взлетали выпускаемые австрийскими часовыми белые шарики осветительных ракет.

Бубекин стоял с Собецким на шоссе, или, как они говорили, на водоразделе их владений. У обоих ноги были мокры от окопной, после ливня, грязи, и теперь обоим было приятно чувствовать под ногами щебеной, прочно утрамбованный грунт шоссе.

У противника вспыхнул прожектор и повел своей голубой метлой по нашим холмам; потом упер ее в заголубевшее шоссе — наблюдатель заметил на нем людей. И сейчас же затарахтел пулемет, и пулевой вихрь высоко просвистал над головами стоявших…

— Ну, покойной ночи! — Бубекин спрыгнул в окоп, зацепился за что-то зазвеневшей шпорой — глупое франтовство на позиции — и заскользил в грязи. Чтобы не упасть, он протянул вперед руки и больно ударился ладонью о корень, торчавший из сырой стенки ямы.

— Черт! — выругался он.

Собецкий хохотал с шоссе — пулемет смолк. Луч прожектора полз влево, туда, где зачернели развалины сожженной деревни.

— Чего торчите? — спросил Бубекин, стряхивая грязь с руки. — Спать пора!..

— Мечтаю, — с тихим смехом ответил Собецкий. — Не хочется спать в такие ночи. О жене думаю…

— Эх вы, женатик, — и Анатоша, звеня злополучными шпорами, побрел к себе.

А часа через два Бубекина кто-то разбудил, тряхнув за плечо. Анатоша раскрыл глаза и испугался — землянка была полна людьми. Со сна офицер подумал, что это австрийцы, что он взят в плен. Он вскочил и тут только узнал в человеке, разбудившем его, Стойлова. А среди солдат стоял и трясся так, что слышно было, как стучали зубы, молодой паренек в русской солдатской шинели.

— Что такое?

— Вот, привел, — ответил Стойлов, и Бубекина поразил волчий, хищный блеск его глаз. — Прямо в землянку как миленький за мной пришел: думал, что я его к Собецкому веду. Вставайте, поручик, — необходимо сейчас же Собецкого задержать. Теперь он действительно может уйти. А вы, ребята, смотри, — Стойлов кивнул на паренька, — чтобы он ничего не выбрасывал или, Боже сохрани, не глотал…

Не обратив внимания на вольное обращение своего бывшего денщика — «поручик», как равный, а не «ваше благородие», — Бубекин уже ринулся к двери землянки, а Стойлов за ним.

Ночь уже похолодала, и зарниц не было; ярко сияли звезды. Шли быстро и от торопливости спотыкались и скользили в размокшей глине окопа. И оказалось так, что Стойлов теперь шел впереди.

Когда подходили к шоссе, опять у противника вспыхнул прожектор и пополз по нашим холмам. И в его свете оба увидели на шоссе силуэт. Человек стоял неподвижно и, вероятно, услышав шаги, смотрел в их сторону.

— Собецкий! — узнал и тихо сказал Бубекин и подумал: «Стало быть, еще не ложился, ждет!»