Арсений Несмелов - Собрание сочинений в 2-х томах. Т.II: Повести и рассказы. Мемуары.

— Нет, еще ничего не ел.

— Ну, так мы с вами сейчас кое-что наскоро соорудим. Но видите ли, в чем дело, и дело, повторяю, очень важное, — начштаба прямо и уже по-начальнически, даже строго, взглянул в глаза Мухину. — Не могли ли вы, пользуясь вашим значком на папахе, пройти в Иркутск и разузнать, как красные готовятся к обороне? Мне, видите ли, передавали, что входы в те улицы, что обрываются у берега Ангары, то есть как раз те, что нам нужны для штурма, красные баррикадируют ледяными баррикадами и устанавливают за ними артиллерию. Если это верно, то нужен другой план нападения, иной, да-с, иной-с. И вот вы бы оказали нам огромную услугу, если бы всё это разведали. Конечно, когда мы прибудем в Читу, я представлю вас за это к надлежащей награде. А, что, ну как?

И полковник впился глазами в лицо Мухина.

Тот ответил тотчас же и совершенно просто:

— Конечно, господин полковник, я сделаю то, что вы мне приказываете. Будет исполнено, господин полковник! — Мухин снова хотел встать, как это подобало по уставу при получении приказания, но начальник штаба снова удержал его.

— Сейчас же, как только мы позавтракаем, и отправляйтесь, — уже по-деловому начал он детализировать приказание. — Как до города добраться, это уже предоставляется вам решить: на поезде, пешком — ведь тут всего шесть верст, да? — или на подводе. Это как хотите. Но, обследовав город, сейчас же, немедленно же возвращайтесь назад. И прямо, конечно, ко мне. Может быть, мы к тому времени выторгуем у Жанена Иркутск. Вот и всё. А пока я распоряжусь относительно завтрака, вот сюда, пожалуйста, в комендатуру… Я вас позову.

IV

В соседней комнате, куда проследовал Мухин, отрядный комендант допрашивал захваченных красных солдат.

— Капитан Крылов, — представился он Мухину. — Присядьте. Я сейчас кончу. Вводите следующего, — приказал он бойцам и, опять обратившись к Мухину: — Только один остался, на три минуты задержимся.

Дверь из этой комнаты вела на кухню, и оттуда появился молодой парень в обычной солдатской шинели, но с красным бантом, пришитым к правой стороне груди. Две красные ленточки банта, замусоленные и свернутые, висли беспомощно. Боец, введший красноармейца, доложил:

— Он, господин капитан, банту свою хотел сорвать, но мы не дали.

— Хорошо сделали, — и капитан Крылов, постукивая карандашиком по столу, стал рассматривать солдата. Мухин обратил внимание на то, что в глазах коменданта была не то ласковая ирония не то самая обыкновенная человеческая ласковость.

— Так, так! — начал капитан. — Значит, так: как пошли наши ребята в красной гвардии служить? Как имя и фамилия? — и карандашик по столу тук-тук-тук. — Фамилия и имя как, спрашиваю?

Красный назвал себя.

— Откуда родом? — и карандашик тук-тук тук.

Красный сказал. Он был еще очень молод, не более двадцати двух лет, и не очень, видимо, робел. И если что его и пугало, так это постукивающий о стол карандаш в руке офицера, приковавший к себе его глаза. Или, может быть, он не решался поднять глаза на лицо коменданта.

— Зачем пошел к красным? — спросил комендант и откинулся на спинку стула, выжидая, какой будет ответ. Но солдат ответил, не задумываясь.

— Так, так! А бант зачем надел? — опять тук-тук карандашиком по столу.

Пленный молчал. Лишь после паузы он выдавил из себя:

— Все нацепляли!

— Врешь! — и комендант отшвырнул от себя карандаш. Ведите во двор, — вслед затем приказал он конвоирам. Солдат покорно повернулся к дверям. Мухин увидел его широкую, сильную спину.

Комендант встал.

— Ну, вот и всё, — сказал он. — А теперь будем завтракать. Так, стало быть, это вы тот самый и есть, что открыли огонь по красным, тащившим на расстрел тех, раздетых? Рад познакомиться! — и он еще раз протянул руку поручику Мухину. — Жестокое, жестокое дело гражданская война, господин поручик. Но что поделаешь? Око за око.

V

К полудню, когда Мухин покидал поселок, день разгорелся ослепительно ярко. Солнце, золотой розой повисшее на безоблачном небе, зажгло снега миллиардами алмазных искр. Влево от дороги белоснежная равнина тянулась до самого горизонта, и лишь одно холмистое возвышение поднималось на ней — там, на далеком от Иннокентьевской берегу Ангары. И этот подъем равнины был увенчан строениями монастыря, тоже белыми, точно серебряными, с золотыми святцами глав и крестов над ними.

При выходе из поселка быстро идущий Мухин стал догонять медленно тащившиеся к городу порожние розвальни с крестьянином-возницей. За санями шла женщина в городской шубке, но с головою, покрытой теплой шалью, и в пимах. Догоняя эту процессию, офицер еще подумал:

— Вот бы подвезли! Но почему женщина не садится и почему они так плетутся?

Оказавшись еще ближе, офицер разглядел, что нет, розвальни не пусты, в них что-то везут, прикрытое белым. И лишь оказавшись совсем за спиной женщины, он разглядел под белой тканью, прикрывавшей поклажу, очертания человеческого тела: везли труп.

Женщина не повернула лицо в его сторону, когда он взглянул на нее. Мухин увидел только кончик носа и молодые полные губы с облачком серебряного пара, вылетавшим из них. Всё остальное скрывала шаль.

— Большевики? — спросил Мухин и кивком головы указал на покойника. Отвечая на вопрос, женщина взглянула на офицера, и Мухин увидел темные глаза под побелевшими бровями и ресницами. Взгляд был страдальческий.

— Да, — тихо ответила женщина. — Муж мой. Сегодня ночью.

— Офицер?

— Нет, — тоном, каким говорят об исключительной неправоте совершившегося, ответила вдова. — Даже не офицер, а военный чиновник. И за что? — и, заплакав, она стала утирать слезы концом шали. — И ведь как убили-то! — продолжала она. — Всего двенадцать человек убили — голых и босых на мороз вывели. Сегодня ночью всего и случилось это, — продолжала она, опять поднимая угол шали к лицу. — Священник между них был, между замученных, отец Николай из села Рассохино. Сама видела: лежит сейчас, седенький, на снегу. Он, когда уж их повели, сказывают, благословил всех, отпущение дал и вечную память запел. Все и запели. Так, себя отпевая, и пошли на смерть…

— Так и убили? — вздрогнув, спросил Мухин. — Никто не попытался освободить?

— Было это, — ответила женщина. — Хотела их белая организация отбить, но белых мало было, говорят, всего три человека. Их большевики тоже покололи. Вот везу, — голос женщины оборвался, — везу прямо на кладбище… И двое детей у меня осталось. Старшему пятый годок. Да вам-то что! — продолжала она уже враждебно, разглядев на папахе Мухина чешский значок. — Ведь чехи-то кругом были, когда их и мужа моего убивали, и не отбили. Может быть, и вы всё это видели и слышали и… не вступились.

Мухин промолчал: ответственное поручение, возложенное на него, требовало конспирации.