Евгений Глушаков - Великие судьбы русской поэзии: XIX век

Познания Афанасия в математике также далеко превосходили уровень Погодинской школы. Посему у молодого человека оказался избыток свободного времени. Этим обстоятельством воспользовался его новый товарищ Чистяков, поселенный вместе с ним в левом флигеле Погодинского дома на Девичьем поле (у юношей имелась своя одна на двоих комната с передней). Чистяков-то и показал будущему поэту дорожку в Зубовский трактир с цыганским хором и не слишком пристойными развлечениями. И поплыли к цыганам карманные деньги Афанасия. Появились долги. Дошло до распродажи излишков гардероба, начиная с енотовой шубы и кончая фрачной парой. Случалось и пьянство, доходившее до полного бесчувствия.

Тем не менее экзамены в университет сдал преотлично, не преминув по этому поводу послать Крюммеру полное самохвальства письмо. Свой первый студенческий мундир заказал Афанасий у военного портного, пригрозив, что не возьмёт его, если не будет в обтяжку.

На юридическом факультете, куда будущий поэт поначалу поступил, проучился он совсем недолго и уже 6 октября того же 1838 года поспешил перевестись на словесный, для чего потребовалось сдать ещё и греческий язык, что при его изумительной памяти не составило большого труда. На этот раз нужно было перевести страницу из открытой наудачу поэмы Гомера «Одиссея».

В беседе с Погодиным причиною таковой перемены интересов Афанасий назвал своё отвращение к законам. Да и как могло быть иначе, когда именно через законы, через их неумолимый произвол юноша утратил наследственные права на столбовое дворянство? Впрочем, ирония судьбы поэта окажется такова, что когда-то, уже в зрелом возрасте, столь отвратительными для него законами ему придётся заниматься ежедневно и представлять их на уездном уровне в течение более десяти лет.

И всё-таки можно предположить, что мотивом более реальным для перехода на словесный факультет послужило то, что молодой человек вдруг узнал, что обладает литературными талантами, о которых прежде не подозревал. И вот как это случилось. Уже в первые дни обучения в университете в том же флигеле Погодинского дома, что и Афанасий Фёт, поселился его новый товарищ Иринарх Введенский. Изгнанный за предосудительное поведение из Троицкой духовной академии был он принят на словесное отделение университета.

На склоне лет в книге своих воспоминаний поэт воздал должное неординарности этого человека: «Не помню в жизни более блистательный образчик схоласта. Можно было подумать, что человек этот живёт исключительно дилеммами и софизмами, которыми для ближайших целей управляет с величайшей лёгкостью».

Этот самый Иринарх, будучи влюблён в дочь Троицкого полицмейстера, и обратился к Фёту с просьбой написать уничтожающую сатиру на своего «более поощряемого» соперника. Получилось, по мнению самого автора, не ахти, но приятель нечто узрел: «Вы несомненный поэт, и вам надо писать стихи». Афанасий поверил своему сокурснику, забросил лекции и занялся сочинительством, «всё более и более заслуживающим одобрение Введенского».

Впрочем, миссия «блистательного схоласта» на этом не закончилась. Дело в том, что изрядный полиглот и знаток древних языков, «по латыни Введенский писал и говорил так же легко, как и по-русски». И это важно, ибо даёт основание предполагать, что именно он заронил у Афанасия восторженное отношение к древнеримской поэзии, как бы к некому идеалу стихотворства. Вероятно, он же склонил начинающего поэта к переводам из Горация. Для такого ловкого софиста, как Введенский, это не могло составить большого труда.

Ему же принадлежит идея весьма странного пари, смахивающего на сделку с дьяволом. Иринарх и Афанасий подписали контракт, по которому последний обязался и через двадцать лет «отвергать бытиё Бога и бессмертие души человеческой». Весьма хитрая уловка, мобилизующая в неосторожном спорщике упорное, азартное желание «не верить».

Очень скоро стихи Феты становятся популярны среди студентов университета. Восторженным поклонником его первых поэтических упражнений оказывается и Аполлон Григорьев, в будущем тоже крупный поэт, а тогда товарищ по учёбе. Пришёлся по душе Афанасий и родителям Григорьева, которые до того расположились к талантливому юноше, что предложили ему на время учёбы поселиться у них. Сговорились с отчимом и за весьма умеренное вознаграждение предоставили Афанасию комнату, где он и проживал с 1839 по 1844 год на тех же антресолях, что и сын их, всячески отвлекая его от учёбы.

Однажды Афанасий, не слишком упоённый поэтическим успехом среди товарищей, решился отнести свою жёлтую тетрадку со стихами Погодину и узнать его мнение о своём сочинительстве. Однако тот, не полагаясь на своё впечатление, передал стихи Гоголю как лучшему эксперту. Благо Николай Васильевич в ту пору проживал в Погодинском доме. Афанасий как-то даже столкнулся с великим прозаиком в дверях, но они, не будучи знакомы, не поздоровались. Через неделю Погодин вернул тетрадку со словами: «Гоголь сказал, это несомненное дарование». Поверил юноша и Гоголю, стал писать ещё больше, ещё реже посещать лекции и подумывать об издании своих стихов.

Как-то в каникулярную пору познакомился Афанасий с восемнадцатилетней гувернанткой своих сестёр Еленой. Проживая в одном доме и находясь в столь пылком возрасте, мудрено не влюбиться. Молодые люди уже подумывали о браке и даже тайком обменялись кольцами. Девушка, восхищённая талантом Афанасия, пожертвовала возлюбленному свои скромные сбережения – 300 рублей ассигнациями на издание его первого сборника «Лирический пантеон». Оба верили в немедленный успех, славу, богатство.

Узнав про их связь, родители рассчитали гувернантку и возвратили ей деньги, занятые сыном. Ну а «Лирический пантеон», вышедший в 1840 году, ни славы, ни богатства молодому поэту не принёс. Даже затраты не окупились. Однако книжка была замечена, вызвав в «Библиотеке для чтения» ядовитую критику барона Бромбеуса (псевдоним Сенковского) и одобрение «Отечественных записок». Обмолвился замечанием и Белинский: «Г. Фёт много обещает». В другом случае, уже через несколько лет, отзыв великого критика прозвучал ещё более лестно: «Из живущих в Москве поэтов даровитее всех г-н Фет». И как пояснение к этой высокой оценке Виссарион Григорьевич добавил, что среди его стихотворений «встречаются истинно поэтические». Кстати сказать, откуда взялось это самое – «Фет»?