Абдурахман Авторханов - Сталин. Путь к диктатуре

Тогда бухаринцы сами сделали отсюда организационные выводы: они подали заявление об отставке со всех руководящих постов: Рыков — с поста председателя Совнаркома СССР; Томский — с поста председателя ВЦСПС; Бухарин — с поста главного редактора газеты «Правда». Теперь казалось, что Сталин добился своего — добровольного ухода со сцены лидеров «правой оппозиции». Однако Политбюро по предложению того же Сталина отклонило отставку, предложило им продолжать свою работу, но записало им новую «статью обвинения». Она гласила: «капитулянты». Правые хотят «капитулировать» перед классовым врагом, правые испугались «наших трудностей роста», правые «дезертируют с фронта социалистического строительства», правые «штрейкбрехеры социализма».

В целях этого нового обвинения, казалось, была спровоцирована и сама отставка правых. В этом смысле она действительно достигла цели в кругах партийного актива, сочувствовавшего правым. Как бухаринцы, так и сочувствующие «правой оппозиции» ожидали, что правые лидеры, готовясь к очередному съезду партии, будут держаться на своих, по существу решающих в государстве постах, пока не будет дан генеральный бой на самом съезде. «Бухарин, Рыков, Томский готовят бомбу против заговорщицкой группы Сталина на XVI партсъезде»— таково было весьма распространенное мнение в антисталинском активе партии. Вместо этого произошла беспринципная игра в парламентаризм — «отставка».

Правые непоправимо уронили этим опрометчивым шагом свой моральный престиж. На этот раз положение спас Сталин, отклонив эту отставку. Еще не поздно сделать соответствующие политические выводы. Надо любой ценой ускорить созыв съезда. Да и мотивировка отставки правых должна была заставить ЦК запросить решение съезда по спорным вопросам.

Правые подавали в отставку, но «капитуляции» тут, собственно, никакой не было. Правые заявляли, что поскольку аппарат ЦК узурпировал у них власть и сознательно создал невозможные условия работы, они вынуждены оставить свои посты, но что они по-прежнему убеждены в гибельности политики большинства ЦК, которая расходится со всеми директивами партийных, в частности XIV и XV, съездов. Правые оставили за собою право доложить очередному съезду свои взгляды и защищать их на этом съезде. «Нынешняя линия большинства ЦК приведет объективно к установлению диктатуры партийной олигархии для государственно-крепостнической эксплуатации рабочих и военно-феодальных грабежей крестьянства. Мы предупреждали ЦК и хотим предупредить партию от этого гибельного для партии и советского государства пути. Разговоры о „правой оппозиции“ служат дымовой завесой для усыпления бдительности партии перед этой величайшей опасностью… Какой выход? Выход только один: назад к Ленину, чтобы идти вперед по Ленину! Другого выхода нет. Мы в состоянии убедить партию в этом. Поэтому мы требуем немедленного созыва очередного съезда партии».

Таков был, приблизительно, смысл длинного заявления «трех» об их отставке. Заявление это тогда не было оглашено (впервые оно было оглашено на апрельском пленуме ЦК 1929 года уже как обвинительный документ против правых), но оно стало известным в партии. Оно в значительной мере способствовало и сближению троцкистов с бухаринцами. Троцкисты считали, что если Бухарин и не «капитулировал» перед Сталиным, то он, несомненно, капитулировал перед Троцким, который уже в «Новом курсе» предвидел основные контуры нынешней политики ЦК. Бухарин, с запозданием более чем на четыре года, пришел со своей группой к тем же выводам. Отсюда и произошло сближение между троцкистами, возглавляемыми известным советским философом Н. Каревым, и Стэном, лидером группы правых в нашем Институте. На теоретическом фронте СССР оба они были звездами первой величины. Так как троцкисты не могли открыто выступить, то Кареву пришлось «капитулировать» перед Стэном. Он предложил своей группе прекратить борьбу против правых, а всякие свои теоретические выступления против сталинизма строить в духе концепции бухаринской школы. То же самое сделали троцкистские группы и в других учебных и научно-исследовательских учреждениях (Мадьяр — в Коммунистической академии, Миф — в ассоциации по изучению национальных и колониальных проблем при КУТВ им. Сталина, Плотников — в РАНИИОН и т. д.).

Таким образом, то, что не удалось Бухарину сверху, в беседе с Каменевым, легко удалось лидерам местных групп снизу. Тот же контакт был установлен и с бывшими зиновьевцами в Ленинграде, где была раньше основная база Зиновьева (О. Тарханов, Г. Сафаров, Ральцевич и др.), и с национал-коммунистами Скрыпника в Харькове. В других национальных республиках у правых были свои группы: в Средней Азии (секретарь ЦК Узбекистана Икрамов, председатель Совнаркома Файзулла Ходжаев, председатель Совнаркома Туркменистана — Курбанов), в Азербайджане (Ахундов, Мусабеков, Бунаит-Заде), в Грузии (Буду Мдивани — троцкист, Орахелашвили — бухаринец). В московских «землячествах» из националов в оппозиции к Сталину находились Рыскулов (зам. председателя Совнаркома РСФСР), Коркмасов (зам. председателя Комитета нового алфавита), Нурмаков (зам. секретаря ЦИК СССР) и др.

Как я уже указывал, многие из секретарей обкомов сначала открыто поддерживали группу Бухарина, но после центрального совещания при ЦК они замолчали, хотя не было известно, как они, да и другие, поведут себя на съезде партии. Только немедленным партийным съездом должно было предупредить их окончательное поглощение аппаратом ЦК. Уже начавшаяся смена секретарей в Москве и в других районах страны была грозным предупреждением. Надо было спешить.

Но чем настойчивее правые требовали созыва съезда, тем подозрительнее Сталин к этому требованию относился. Время работало на него. Но тогда оставался выход, предусмотренный уставом партии: по требованию нескольких партийных организаций правые имели право создать организационный комитет по созыву экстренного съезда, если ЦК отказывался его созывать.

Нашли бы правые голоса для этой цели в нескольких областных организациях? Я смею утверждать, особенно в свете последующих событий, что нашли бы. Но Бухарин, Рыков и Томский решительно отказывались встать на этот путь, чтобы не быть обвиненными во фракционности в случае своего поражения. Они хотели действовать в рамках «законности» и хоронить Сталина с его же «законного» согласия.

Они плохо знали Сталина, но Сталин их знал отлично. Пугая их жупелом фракционности и авторитетом партийной законности, Сталин действовал вполне «законно»: нещадно чистил руками Молотова партийный и советский аппарат от явных и потенциальных бухаринцев.