Ольга Тер-Газарян - Есенин и Айседора Дункан

– Ti svinja! Ja znat Anna! Ja vsjo znat pro Anna!

Сергей сидел несколько секунд, не шелохнувшись, затем лицо его побледнело, веки покраснели, а синие глаза налились кровью, отчего зрачок расширился и они стали черными. Он резко вскочил и начал изрыгать страшные ругательства:

– Ах ты, старая блядь! Это не твое дело, сука! Достала ты меня до печенок!

Орал он почему-то и на Мэри. Я уже не разбирала слов – это был сплошной поток отборного русского мата. Затем Сергей схватил первое, что попалось ему под руку – тарелку с рыбой – и запустил ею в стену. Она попала в одного из гостей – представителя советского посольства. На этом Есенин не остановился и продолжил швырять все, что можно было швырнуть. В ход шло все – еда, посуда, стулья. Гости все забились по углам, а я, как стояла в центре комнаты – этакого побоища, – так и осталась стоять, не с вилах пошевелиться. Опомнившись, я кинулась к дверям, но они были закрыты. В отчаянии я начала дергать их с остервенением, но тщетно.

Сергей всегда запирал двери во время своих приступов ярости, а ключи прятал в карман. Правда, когда он успел закрыть дверь на этот раз? Тут вдруг рядом с моей головой что-то пролетело. Я успела вовремя увернуться – тяжелая бронзовая лампа, которой можно было при желании и убить. Я истошно завизжала. Тут, наконец, опомнились приятели Сергея и попытались его скрутить, но это им не удалось – он брыкался и вырывался. В дверь колотили, что есть мочи, управляющий и портье, сыпя угрозами, однако никто даже не обратил на это внимания. Есенин оглядывался в поисках вещей, которыми еще можно было запустить в меня, при этом, он орал, не скупясь на оскорбления. Внезапно распахнулись двери ванной и в комнату всыпались сотрудники отеля. Управляющий с выпученными глазами осматривал поле брани. Я тут же подлетела к нему:

– О, пожалуйста, не волнуйтесь. Все в порядке. Просто несчастный случай! У нас все в порядке! Мы сейчас разойдемся спать!

Я пыталась выпроводить его из номера, но все, что ему нужно было увидеть, он уже увидел. Я с укоризной посмотрела на Сергея, которого вид людей в униформе мгновенно привел в чувство. Он что-то прошипел в мою сторону, но уже не так злобно. Я подошла к нему и обняла, прошептав на ухо:

– Prosti, Sergej Alexandrovitch! Prosti, moj angel! Moja ljubov! Dura! Dura!

Я чувствовала себя виноватой. Продолжая ласково нашептывать Сергею нежные слова, я тянула его в спальню. Несколько секунд он сопротивлялся, а потом дал, наконец, себя увести. Я закрыла комнату на ключ и подошла к нему. Сергей стоял и, не мигая, смотрел на меня. Тут меня охватила дикая страсть, и я набросилась на него. Я кусала его губы и впивалась ногтями в крепкое мускулистое тело. Мы яростно занялись любовью. Сергей неистовствовал. Казалось, этот скандал только раззадорил и распалил нас. В который раз постель нас примирила.

Наутро я с удивлением обнаружила, что все гости остались ночевать с нами – они лежали, кто где, среди разломанной мебели и разбитых тарелок. Зрелище было поистине странное. Чуть позже мне принесли записку от администрации отеля, в которой довольно вежливо просили нас покинуть их гостиницу. К записке прилагался счет за нанесенный ущерб. Я зажмурилась и, чуть приоткрыв глаза, посмотрела на цифру. У-у-ух!

Стали потихоньку собираться. Перед отъездом допили остатки шампанского. Вся компания погрузилась с нами в машину, и мы переехали в другой отель. Настроение, несмотря на вчерашний скандал, было приподнятое. Решено было повторить застолье. После положенных трех чарок водки Сергей запел, его песню подхватили остальные гости. Они так красиво пели, что у меня слезы на глаза наворачивались. Мне захотелось танцевать, и я предложила снова сплясать вместе русского. Я закружилась, схватила свою шаль, но тут вдруг почувствовала резкий толчок в спину и чуть не отлетела к стене.

– Эй ты! Ты не умеешь плясать русского! Для этого надо быть русской! А ты умеешь только трясти своими телесами, похотливая стерва!

Я слегка оторопела, но потом быстро нашлась:

– A ti svinja!

– Замолчи, сука!

– Zamolchi sobaka! Korova! – не унималась я, войдя в раж.

Он вдруг захохотал и, подлетев ко мне, начал осыпать поцелуями. Потом внезапно выпрямился и, словно опомнившись, снова бросил мне:

– Сука ты!

Потом подлетел к столу и в мгновение ока сдернул скатерть так, что все блюда с едой, бутылки, посуда и приборы посыпались на пол. Все стояли остолбеневшие. Мне было странно видеть, что даже его друзья, привыкшие, казалось, ко всему, были повергнуты в шок. Не знаю, что на меня нашло в этот вечер, но я решила показать Сергею, как выглядит со стороны его поведение. Бешеная ярость медленно забурлила где-то глубоко внутри меня и медленно начала прорываться наружу. Пока все бросились поднимать тарелки и ставить их на стол, я неспешно опустилась на колени, и, не сводя глаз с Сергея, ухватила большое фарфоровое блюдо. Он стоял и удовлетворенно обводил взглядом результаты своей работы, как вдруг рядом с его ухом пролетел какой-то увесистый предмет. Он удивленно обернулся – я запустила в него фарфоровым блюдом, разбившимся с оглушительным звоном. Происходящее потом я помню смутно. Со мною сделалась истерика и я, уже помимо своей воли, кидала и швыряла в воздух все, что могла схватить на полу – графины, салатники, ножи, бокалы. Мэри пыталась унять меня, но я отмахивалась и брыкалась. Внезапно Сергей закричал:

– Доктора, доктора! Изадора больна!

Краем глаза я увидела, как в комнату вошли управляющий и портье. Сергей не унимался и требовал для меня врача. Вскоре пришел доктор и сделал мне укол.

Я помню, как лежала уже в спальне, а Сергей ходил вокруг меня и что-то кричал, спорил о чем-то с Мэри. Они то запирали, то отпирали двери, поминутно сопровождая свои действия оглушительными воплями. Я умоляла оставить меня в покое. У меня кружилась голова. Но Сергей не мог успокоиться:

– Не спи, старая дрянь! Вставай!

– Sergej, pozhalista! Ja hotet spat’! Pozhalista! Isadora bolet’!

Наконец, он угомонился и ушел в комнату, где оставались его друзья. Я уснула. Под утро меня разбудил Сергей. Я открыла глаза и увидела прямо перед собой его глаза – они не были синими, они были мутно-серыми и злыми. Он с ненавистью глядел на меня и молчал.

– Sergej, chto ti? Chto ti? – спросила я.

– Ничего, сука! Хватит спать! Вставай! Я хочу шампанского! – он все еще был пьян.

– Sergej, perestan pozhalista! Ja ljubluj tebja!

– Да к черту твою любовь! Зачем она мне?! – злобно закричал он.

– Sergey, ljublju tebja – повторяла я снова и снова. – Angel, moi angel! Ljublju tebja! Ti moja zhizn’! Ti pohozh Patrick! Ti pohozh moj syn! Ljubju tebja!

На мгновение он застыл, а потом прошипел:

– Что Патрик? Кто Патрик? Патрик – ублюдок! Бастард!

У меня что-то оборвалось внутри. Я похолодела. Слезы градом полились из моих глаз, застилая пеленой мой взор. Я молча поднялась с кровати, встала и, помедлив, бросилась вон. Никто не смел оскорблять память моих бедных детей, моих несчастных ангелов! Это уже было слишком! Я не в силах была понять, как он мог такое сказать. Он ведь так любил детей, и своих у него было трое! Он всегда с такой теплотой говорил о них. Как же? Как же он мог? Он же знал, что эта рана – смерть моих малюток – до сих пор не зажила в моем сердце, да и вряд ли когда-нибудь заживет. Нет, всему есть свой предел!