Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие

Вообще тогда молодые художники, друзья Петра Петровича — Машков, Куприн, Лентулов, — любили писать красками собственного изготовления, покупали их в порошках и терли сами.

Когда в 1912 году в «доме Пигит» в главном корпусе освободилась квартира из четырех комнат на пятом этаже, мы переехали в нее из соседнего дома и прожили в ней несколько лет. Оттуда Петр Петрович в 1914 году ушел на фронт, мастерская его пустовала два года.

После Октябрьской революции «дом Пигит» перешел в ведение Моссовета. Квартиры уплотнялись рабочими соседней табачной фабрики. Мы сдали государству три комнаты, оставив одну для меня. А Петр Петрович, Ольга Васильевна и Миша переехали жить в мастерскую. Вот тут началась очень интересная жизнь в сразу ожившей, ранее пустой мастерской. За аркой была спальня родителей. Тут же стоял рояль, на котором играли, просто давали концерты такие пианисты, как Цекки, Боровский, Софроницкий. На ночь спальня отгораживалась ширмой. А в большей половине стоял длинный, желтый бархатный диван, на котором спал Миша. На фоне старинного гобелена (он часто служил фоном для портретов) стоял большой стол, а вокруг него кресла красного дерева. Возле огромного окна стоял верстак, там же были краскотерная машина и рабочий стол с красками. У стен помещались мольберты и холсты. Была там и крохотная кухня с умывальником возле окна. Готовили на керосинках, но посреди мастерской стояла большая круглая чугунная печь, которая топилась каменным углем, и на ней постоянно готовилась пища. В мастерской родители мои прожили до 1937 года, когда получили квартиру на Конюшковской улице. Мастерская снова стала только мастерской. Я уже говорила, что мы с детства жили в атмосфере созидания картин, в рабочей обстановке, среди холстов и подрамников, коробок с тюбиками, красок и кистей. Кисти, толстые, тонкие, торчком стояли в глиняных кринках, в банках, в ящичках.

Петр Петрович сам грунтовал холсты. Еще смолоду, учеником Петербургской Академии, он начал приготавливать холсты, убедившись в том, что свои холсты лучше покупных — стандартных. Вот что написал он в своей статье о грунтовке холстов:

«По окончании академии я пришел к выводу, что живопись на абсорбирующих, то есть тянущих, холстах не чернеет и лучше сохраняется, что наилучший клей для грунтовки холста — казеиновый. И с 1910 года я пишу только на казеиновых тянущих холстах… Холст люблю крупнозернистый, но не крученой нитки, как на брезенте (чистый брезент не связывается грунтом), а типа джутовой ткани, мешковины — полубрезента. Перед тем как грунтовать, холст надо протереть стеклянной шкуркой, дабы он прочно связался с грунтом…

Итак, холст должен быть с хорошо выраженной тканью, не слишком плотной, чтобы грунт проникал во все поры.

Раньше казеин был технический. Он разводился просто водой. Дав ему несколько разбухнуть в воде, я вливал туда тройного нашатырного спирта и помешивал этот состав до тех пор, покуда он не превращался в полупрозрачную массу, довольно густую и очень клейкую. Этим клеем я покрываю холст один раз. После того как холст высохнет, я приступаю к приготовлению грунта: в клей кладу мел, просеянный сквозь сито. Это и есть грунт, которым я покрываю проклеенный холст, также только один раз. Накладываю грунт широкой кистью в форме лопатки и, по мере покрывания холста, ладонью слегка втираю грунт в холст так, чтобы он не проходил насквозь, а только заполнял его поры. Не прибавляю ни белил, ни масла. По высыхании грунта, если холст получился слишком шероховатый, протираю его стеклянной шкуркой или пемзой… Если нет готового казеина, то я делаю его сам, отжатый творог протираю сквозь сито и эту творожную пасту затираю водой; когда получится смесь, похожая на сметану, снова вливаю тройной нашатырный спирт и получаю превосходный казеиновый клей, который разбавляю водой до нужной консистенции. Преимущество этого способа получения казеина состоит в том, что если вы попали в деревню, то вам надо иметь с собой только пузырек с нашатырным спиртом. Остальное найдете на месте».

Когда мы с Мишей стали постарше, то начали помогать отцу. Как же весело было работать у него в мастерской! Нашатырь бьет в нос до слез! Плоская, широкая кисть скользит по холсту. И вот уже у стены стоят готовые подрамники с грунтовыми холстами. Ночью в самую темноту эти холсты мерцают таинственной белизной. Помню с самого детства — проснешься ночью, откроешь глаза — вокруг темно, только холсты белеют у стен и ждут… Ждут. И никто, даже сам художник, не знает, что на них будет изображено — зашуршит ли на них золото сентябрьских берез, когда в лесу только тишина и только паутинки летают. Или же какие-то предметы, повседневно окружающие нас, которых мы даже не замечаем, вдруг оживут на холсте, словно обретя душу: чашка, кувшин, кухонный нож с двумя заклепками на потертой ручке станут значительными, красивыми, попав в удачно скомпонованный натюрморт. Или же вдруг на холсте появится человек, и сначала только угольком намечено его лицо и вся фигура, а потом черной краской, кистью промазывается весь контур сверх угля, и когда просохнет, уголь сбивается тряпкой, остается точный контур портрета, а дальше уже в свои права вступает кисть, и с каждым сеансом — все живее сходство, все ярче внешний облик и внутренняя сущность человека своей эпохи, своего характера и темперамента и часто своей профессии…

А пока штабелями стоят холсты, готовые принять и запечатлеть замыслы и мастерство живописца…

Обычно Петр Петрович сам натягивал холсты. Вот он сидит посреди мастерской на табурете, на голове у него черная шапочка, и, клещами натянув холст на подрамник, прибивает его мелкими обойными гвоздиками. А я помогаю ему, подавая их. Пальцы у папы большие, ногти крупные, но он удивительно ловко берет ими маленький гвоздик и двумя ударами молотка точно вгоняет его в подрамник. Брат Миша размешивает казеин и плоской кистью быстро накладывает его на лежащий на полу холст. Все движения четырнадцатилетнего Миши точны. Он ловко движется по мастерской в своих синих рабочих брюках, заляпанных мелом и красками.

Краски. С детства помню ящики тюбиков с красками. Помню продолговатый рабочий ящик отца. Он раскрывался на две половины. В нем лежала сложенная, устроенная на шипах палитра, краски на ней при складывании не соприкасались. В ящике было отделение для кистей, и в завинчивающихся жестяных бочонках — разбавитель из скипидара и копалового лака. Вот что Петр Петрович сам пишет о своей палитре:

«Краски я располагаю на палитре в следующем порядке: направо белил у меня лежат кадмии — от лимонного до оранжевого и красного, потом охры красные, вермильон и краплаки, далее коричневые — сие-марсы, умбры и черная. Налево от белил кладу синие — кобальты, ультрамарины и зеленые кобальты, изумрудная в волсконкоит. Таким образом, белила делят холодные цвета на левую сторону, а теплые — на правую; черная краска лежит против белил. К такому расположению красок на холсте я настолько привык, что могу брать их кистью, едва взглядывая на палитру, все мое внимание сосредоточено на натуре и на холсте».