Наталья Кончаловская - Волшебство и трудолюбие

— Ну вот, месье, — сказал Петр Петрович, — теперь вы можете продать эту вещь в Париже по крайней мере за десять тысяч франков!

Хозяин был сражен этой удивительной простотой и щедростью молодого русского художника…

Я хожу по галерее и думаю, что, может быть, где-то в Париже, в частном собрании, висит портрет девочки работы Ван Гога, заштопанный руками дочери Сурикова и отреставрированный молодым Кончаловским.

В юность мою был у меня в Париже друг, один из учеников моей тетки, — Брис. Дружба началась в Париже, потом продолжалась в Москве, куда Брис приезжал на практику. Он постоянно бывал у нас в доме как близкий человек, и отец мой искренне привязался к нему. Дружба наша продолжалась, пока Брис не уехал во Францию. Больше мы не видались.

Только через тридцать два года Брис приехал в Москву уже как турист. Он пришел ко мне неожиданно, но я сразу узнала его, хотя лохматые черные волосы его стали белыми. Он был уже вдовцом, дедом троих внуков, старым инженером, имеющим серьезные научные труды. Но осталась при нем его милая манера говорить по-русски бегло и с сильным акцентом, остались добрая, с хитрецой улыбка и корректная простота в обращении. Словом, это был тот же Брис, только чуть полнее и совсем седой.

Мы встречались несколько раз, он торопился на родину, я провожала его на аэродроме. Очень хотелось подарить ему что-нибудь на память, и я привезла ему, знатоку и любителю русской старины, старинную чашку елизаветинских времен работы крепостных художников. Брис был растроган, мы простились дружески, горячо. Я не собиралась быть в Париже, но на всякий случай Брис дал мне свой адрес…

Теперь этот адрес я назвала шоферу такси, садясь в машину на авеню Д’Опера.

— Но, мадам, ведь это очень далеко… Сейчас уже семь часов…

— Ничего. Везите.

Мы поехали через весь Париж в этот серенький дождливый апрельский вечер. Мы ехали через Латинский квартал, мимо Бельфорского льва, за ним начиналась дорога к Орлеанским воротам, и, наконец, мы выехали из Парижа, чтобы промчаться между пригородными рощицами, фермами, какими-то чудесными садами и огородами и оказаться через час в местечке Ссо. Шофер такси, старый скуластый человек в рыженькой кепке, с добрыми, нависшими над глазами веками, как у старого фокстерьера, внимательно приглядывался ко мне, пытаясь начать разговор. Слыша мой твердый выговор, он посчитал меня за итальянку.

— Вы случайно не из Рима, мадам?.. Может быть, вы из Милана?.. Мне что-то кажется, что вы итальянка. Не знаю… Но только вы не француженка… — И он вопросительно поглядел на меня, вежливо не настаивая на откровенности.

В сгущавшихся сумерках мокрые тротуары городка были абсолютно пусты, не у кого было даже спросить, где нужная нам улица. Чистые домики с садами за высокими оградами, увитыми плющом, свет за зелеными ставнями в окнах, серое небо с мчавшимися по нему лохматыми облаками, в просветах бросающее суровый рефлекс на мокрую мостовую, — все это было красиво и таинственно. Пришлось подъехать за справкой к мэрии. Два полицейских с автоматами наперевес (это был четвертый день алжирского путча) сообщили нам кратчайший путь к нашей цели. И вот, наконец, я стою перед домом Бриса. Это его собственный дом, двухэтажный, новенький, с садом. За решеткой калитки вижу большие каштаны и цветы на клумбах, лает собака. Звоню в колокольчик, никто не появляется. Шофер с любопытством смотрит из кабины, на счетчике уже довольно большая сумма. Я звоню, звоню, звоню. Наконец из верхнего окна высовывается седая голова Бриса.

— Брис! — кричу я. — Брис, наконец-то я нашла твой дом!

— Кто это? — Брис с удивлением прислушивается к русской речи и вдруг узнает меня: — А-а-а! Это ты, Наташа? Ну, сейчас я спущусь.

Он произносит это так, словно я соседка, забывшая ключ от входной двери. Я удивлена, но еще больше удивлен мой шофер.

— Так вы русская? — завопил он по-русски, выскакивая из кабины. — Ах ты, боже мой! Что ж вы мне ничего не сказали! Столько времени ехали, и я ничего не знал! Ничего не расспросил!.. Ай-ай-ай! — Он чуть не плачет от досады.

А тем временем калитка открывается, и вот мы стоим с Брисом на дожде, здороваемся, целуемся. На Брисе серый джемпер, серые брюки, серые волосы его в сером сумраке, как дым.

— Может, зайдем… — нерешительно говорит он. Но мне уже не хочется заходить в его новый, красивый дом.

— Нет, — говорю я, вспомнив, что французы не любят, когда к ним приходят незваные гости. — Уже поздно, мне надо уезжать!

Я записываю Брису мой номер телефона в отеле, мы уславливаемся завтра повидаться. Мой шофер рывком открывает дверцу машины и громко говорит по-русски:

— Давайте, мадам, скорее, я должен вас отвезти домой, поздно! — Он кидает на Бриса яростный взгляд, я сажусь в такси, и шофер с треском, демонстративно гудя и фыркая, уезжает.

Мы мчимся обратно, и шофер без умолку говорит:

— И это ваши друзья, мадам?.. Сколько же лет вы не видались?.. Что?.. И он не мог пригласить вас к себе в дом в такую погоду? Это же безобразие!.. Ну и друзья у вас, мадам!

Я молчу, мне очень грустно и даже как-то совестно. Мало-помалу беседа завязывается. Шофер рассказывает мне, что он из Севастополя, учился в кадетском корпусе, ребенком увезен из России. Прожил всю жизнь в Париже, работая шофером, получил советское подданство и никогда не менял его, потому что все же надеется, что, может быть, вернется когда-нибудь на родину, в свой дорогой Севастополь.

— Скажите, а вы были в Севастополе после войны? Сильно он разрушен?.. Восстановлен?.. — забрасывает он меня вопросами, и мне уже страшно жаль, что я не была в Севастополе. — Знаете что, мадам, моя жена так же, как и я, шофер, она русская женщина, живем мы здесь, неподалеку, в предместье, я вас умоляю, поедемте сейчас к нам! У нас сегодня кулебяка и русский борщ, жена варит по субботам. Переночуете у нас в столовой, вам будет удобно… Мы с вами выпьем русской водочки, я припас!.. Ну я прошу вас… Знаете, между прочим, ведь если б меня отец не увез за границу и я остался бы в военном училище, то я бы сейчас был уже советским полковником! Честное слово, я был бы полковником и воевал бы с фашистами, отвоевывая Севастополь… Да-а-а, вот как все получается. А ведь нас тут очень много, кто мечтает вернуться на родину… — Помолчав, он снова принимается уговаривать меня: — Переночуете у нас, а завтра жена вас утром доставит в отель. — Он умоляюще, с надеждой смотрит на меня, но я говорю, что никак не могу, потому что время беспокойное и могут позвонить из посольства и, не найдя меня на месте, чего доброго, начнут разыскивать.

Он соглашается и везет меня домой, всю дорогу жадно, подробно, горячо расспрашивая о Москве, о стране, о людях.