Геннадий Прашкевич - Брэдбери

— Вы ведь хотите читать разные интересные книги? — спрашивает бывшего пожарного неукротимый Грэнджер. — Ну, скажем, «Книгу Екклесиаста»?

И поворачивается к священнику:

— Есть у нас Екклесиаст?

— Да, — сдержанно отвечает священник. — Человек по имени Гаррис, проживает в Янгстауне.

— Вот видите, Монтэг. Нам всем следует вести себя очень осторожно. Опасайтесь случайностей. Если что-нибудь случится с Гаррисом, то это вы будете для нас Екклесиастом, вы должны запомнить нужный текст. И не волнуйтесь, если что-нибудь забудете. Ничто в мире не исчезает бесследно…

И спрашивает:

— Хотели бы прочесть «Республику» Платона?

И на согласный кивок Монтэга поясняет:

— Это я — «Республика» Платона.

И говорит, что если Монтэгу вдруг захочется прочесть Марка Аврелия, то и Аврелий у них найдется — это мистер Симмонс. А вон стоит у дерева Джонатан Свифт — автор весьма острой политической сатиры «Путешествие Гулливера». А вон отдыхает, прикрыв глаза, натуралист Чарлз Дарвин, нисколько, кстати, не похожий на свой прообраз, а рядом с ним — хмурый немецкий философ Артур Шопенгауэр, а дальше — знаменитый физик Альберт Эйнштейн, а вон тот невысокий человек — это мистер Альберт Швейцер. А еще с нами — Аристофан, Махатма Ганди, Гаутама Будда, Конфуций, Томас Лав Пикок, Томас Джефферсон, Авраам Линкольн, даже Матфей, Марк, Лука, Иоанн с нами. Мы теперь сами сжигаем книги, — нехотя признается Грэнджер. — Прочитываем, запоминаем и тут же сжигаем, чтобы при обыске, не дай бог, у нас ничего такого не нашли. К сожалению, Монтэг, должен признаться, что в наших условиях микрофильмы себя не оправдали. Мы постоянно скитаемся, меняем города, меняем места обитания, пленку пришлось бы где-нибудь закапывать, а потом возвращаться за ней, — это сопряжено с риском. Лучше уж всё хранить в головах, в памяти, где никто ничего не увидит, ничего не заподозрит. Вот все мы тут стоим и сидим перед вами — обломки и обрывки человеческой истории, литературы, международного права. Тут и Байрон, и Том Пэйн, и Макиавелли, и Христос. Наша общая задача — сохранить знания, скопленные многими поколениями, сберечь их в целости и сохранности. Ведь если нас уничтожат, Монтэг, то вместе с нами погибнут бесценные знания, которые мы храним. Как самые обычные граждане мы бродим по заброшенным дорогам, сплавляемся по рекам, прячемся в горах. Иной раз нас останавливают и обыскивают, но никогда не находят при нас ничего такого, что могло бы дать повод к аресту. У нас гибкая, неуловимая, разбросанная по всем уголкам страны организация. Некоторые даже сделали пластические операции — изменили свою внешность и отпечатки пальцев. Нам нелегко, Монтэг. Вот почему мы с таким нетерпением ждем, чтобы поскорее началась и закончилась мировая война. Да, да, поскорее! Чтобы началась и закончилась. Война — это всегда ужас, но мы ее ждем. Сейчас нас очень мало, мы — ничтожное меньшинство, глас вопиющего в пустыне, но вот когда война закончится…

«Сильный взрыв потряс воздух. Воздушная волна прокатилась над рекой, опрокинула людей, словно костяшки от домино, водяным смерчем прошлась по реке, взметнула черный столб пыли и, застонав в деревьях, пронеслась дальше, на юг. Монтэг еще теснее прижался к земле, словно хотел врасти в нее, и плотно зажмурил глаза. Только раз он приоткрыл их и в это мгновение увидел, как город поднялся на воздух. Казалось, бомбы и город поменялись местами. Еще одно невероятное мгновение — новый и неузнаваемый, с неправдоподобно высокими зданиями, о каких не мечтал ни один строитель, зданиями, сотканными из брызг раздробленного цемента, из блесток разорванного в клочки металла, в путанице обломков, с переместившимися окнами и дверями, фундаментом и крышами, сверкая яркими красками, как водопад, который взметнулся вверх, вместо того чтобы свергаться вниз, как фантастическая фреска, город замер в воздухе, а затем рассыпался и исчез…» 90

В ужасном молчании Монтэг и последние Хранители Знания, спасители книг, наблюдают результаты столь долго ожидаемой и все же столь внезапной атомной бомбардировки (вот они — тяжелые сны XX века).

«— Когда Джеймс Симпсон 92удирал по хайвэю от полиции и вертолетов, — рассказал журналисту «Playboy» Рей Брэдбери, — в “Нью-Йорк таймс” так и написали: да это же прямо финал повести Брэдбери! Я смотрел потом повторный выпуск новостей — боже мой, они правы! В финале моего романа Монтэг убегает от пожарных и наблюдает самого себя на телеэкранах в окне каждого дома. И когда бывший пожарный все-таки удирает от Механического пса, жаждущее зрелищ общество пышет таким страшным и справедливым негодованием, что для умиротворения приходится срочно убить двойника Монтэга. (Смеется.) Кстати, я первый предсказал политкорректность.

— Все в том же “Фаренгейте”?

— Да, да. Там в одном эпизоде босс-пожарный приводит примеры того, как всевозможные меньшинства могут затыкать рты всему мыслящему обществу. Евреи не любят литературных героев Фейгина и Шейлока — значит, надо сжечь этих авторов с их книгами, запретить всякое о них упоминание. Черным не нравится негр Джим, сплавляющийся на пароме с Гекльберри Финном, — сожгите или спрячьте куда-нибудь книги этого чертова Марка Твена. Борцы за права женщин ненавидят Джейн Остен как слишком неудобную и старомодную фигуру — оторвать вредной старухе голову! Апологетам семейных ценностей неугоден Оскар Уайльд — ну вот, дождался, твое место у параши, Оскар! Коммунисты ненавидят буржуев — поубивать к черту всех буржуев! Видите, во времена “Фаренгейта” я писал о тирании большинства, а теперь пришло время говорить уже о тирании меньшинства. Первые каждый день заставляют нас делать одно и то же, подчиняться одним и тем же правилам, а вторые пишут глупости, ну, например, о том, что мне следовало бы гораздо больше уделить внимания правам женщин в “Марсианских хрониках”…

— Вы отвечаете на такие письма?

— Конечно, отвечаю. Большинство вы или меньшинство, отвечаю я на такие письма, отправляйтесь к черту, к дьяволу, прямо в ад со всеми, кто опять и опять пытается указывать мне, что и как мне надо писать. Общество разделилось на разнокалиберные меньшинства, которые на деле — суть те же пожарные. Им только бы книги жечь. Так что вся эта новомодная политкорректность, так густо разросшаяся в студенческих кампусах, — сплошное дерьмо собачье!