Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

— Мой отец говорил, что Маркс анализировал мир через тезу и антитезу, но синтезом посчитал диктатуру пролетариата. И это пророчество конца дней смехотворно. Последняя победа пролетариата над капитализмом проблемы не решит, а только ее усугубит.

Отец продолжал: «С точки зрения диалектики, гегельянцу Марксу трудно принять иудаизм. Опорные элементы иудаизма противоречат диалектическому мышлению, и потому он в своей системе отвел их в клетку бедных и богатых».

Диалектическое мышление является у нее, можно сказать, врожденным. В поисках единства противоречий она теряет нить и не может выпутаться из этих противоречий. Не хватает у нее доводов, чтобы доказать воспитателям, что мир Маркса и Энгельса чересчур упрощен. Она смотрит на товарищей и не верит, что идеология труда, это единственная сила, благодаря которой будет достигнуто всеобщее счастье. Не по душе ей то, что они полностью отказываются от всего личного во имя коллектива, сдаются мнению большинства, замыкаются в себе, осторожно оценивают свое поведение, насколько оно производит впечатление на окружающих, ибо о каждом своем шаге они должны отчитаться коллективу. Она не может, просто неспособна управлять своей душой по указке коллектива. Вручить свою свободу коллективу, полностью отказаться от самостоятельности — всё это противоестественно ее характеру, ее личности, которые восстают в ней против обезличивания.

Чувство одиночества гонит ее на высокий холм — озирать с него просторы долины. Она видит бедуинский шатер. Бедуины страдают от голода и потому воруют из кибуца все, что попадается под руки: капусту, морковь, редьку. Самые сильные из мужчин кибуца верхом врываются в бедуинские шатры и хлещут бичами налево и направо, не разбирая старых и молодых.

— За головку капусты с такой жестокостью нападают на бедуинов?! — спросила она.

— Если мы сегодня не отхлещем их за головку капусты, завтра они украдут коня.

Бедуины же продолжают налеты огороды и плантации кибуца и доказывают, что их нельзя обвинить в воровстве, объясняя, что воровать означает — ничего не оставить.

— Мы лишь пропалываем поля евреев, — говорят они.

Нет выхода, требуется жестокая рука, чтобы их усмирить, но не видно, что парни, возвращаются с чувством удовлетворения от этих экзекуций. Рационализм кибуца сталкивается с его совестью.

Тяжело Наоми ходить сплоченным строем и сковывать себя коллективной моралью. Можно сказать, гвозди основных понятий и жестких жизненных принципов, заложенных в нее в отчем доме, не дают отклоняться душе. Дух отца властвует над ее духом, диктует ей отношение к обществу. Она сидит по углам, как чужая, преследуемая беспрерывной критикой: неверно, ты ошибаешься, не понимаешь, мыслишь мелко, скользишь по поверхности. Она убегает в кусты, трогает молодые побеги. Ее развлекает навозный жук, ползущий рядом. Тонкий крик ребенка откликается эхом во сне: «Отец, Бертель жестокая. Поймала жука на столе у садовника», — Бумба, любимец всего дома, не понимает, что только из любви, одной любви она поймала черного навозного жука, чтобы он принадлежал только ей. Она беседовала с ним с горячим чувством, шептала ему, что она — единственная его подруга, рассказывала ему сказки, как и серой мыши, воронам и воробьям в домашнем саду. Она не хотела потерять жука и огородила его со всех сторон сеткой от настольного тенниса. Не давала ему пытаться сбежать из тюрьмы, чтобы не оставаться одинокой. Маленький Бумба не понимал ее душевных движений и побежал звать отца. В тайнике, между кустами сирени, черный жук полз по ее руке, доставляя ей удовольствие. Она вспоминает прошлое. Мыши, крысы, навозные жуки, насекомые были соучастниками ее игр.

Как и все годы, она обретается на обочине общества. Ступает осторожно, прячется по углам, чтобы ей не мешали. Она не уверена в себе и поэтому не может отказать, если ее о чем-нибудь просят. И этим пользуются все, кто ее окружает. Почему она не может воспротивиться Рени? Почему она тратит свой интеллект на сочинения для этой красивой бездельницы и эгоистки? Почему она ведет себя, как служанка и позволяет себя эксплуатировать? Может, потому, что Рени — дочь господина Прагера, друга ее отца… «Бертель, — говорил ей отец, — почему ты не можешь быть чистой и аккуратной, как Рени». Или, быть может, причина в том, что отец Рони в концлагере? Рени полагает, что судьба ее отца требует от Наоми уделить ей целиком себя и свой мир. Когда она заболела фурункулезом, и не вставала с постели, ей было недостаточно посещений инструктора. Она требовала от Наоми менять ей бинты, кормить ее поить, и не отходить от ее постели.

Рени — самая красивая в группе, и это открывает ей двери в «высшее общество». Парни суетятся вокруг нее, и она со всеми находит общий язык. Рени всем нравится, мужчины похлопывают ее по плечу, гладят ее волосы, к любой глупости, слетающей с ее губ, прислушиваются. Рени светится от гордости, а Наоми лопается от зависти. Работа Рени о Французской революции вызывает похвалы со всех сторон. Инструктор вылезает вон из кожи, признается, что поражен ее талантом. Он даже представить себе не мог, что Рени не только красавица, но и глубоко мыслящий человек, умеющий письменно выражать свои мысли. Все основатели и руководители кибуца Мишмар Аэмек слышали от него, какой блестящий исторический анализ Французской революции, и ее итогов, сделала Рени.

«Подарок и есть подарок, с чего вдруг надо возвращать подарок?!». Рени, аж, завизжала, когда Наоми шепнула ей: «веди себя честно, расскажи, кто написал тебе это отличное сочинение».

Наоми рассказала Эзре Зоару, что Рени «украшает себя ее, Наоми, перьями». Своим обаянием и умом, Эзра сумел сменить отчаяние на надежду. Наоми пообещал больше не общаться с этой дурой Рени. Но сможет ли она выполнить это обещание? У Рени уже устоявшаяся репутация блестящей ученицы. Рени — госпожа, а она — служанка. Она не может объяснить себе, почему так подчиняется Рени. Одно она поняла: красота — высшая ценность.

Она мечтает о старшей сестре, красавице Лотшин, единственном ее утешении. Она в отчаянии от того, что резко ухудшилось положение евреев под нацистской диктатурой, особенно, с ноября 1935. Сионисты с трудом добиваются сертификатов на отъезд в страну Израиля. Британский мандат ограничивает въезд евреев в Палестину.

Лето 1936. Труд и пот в пылающей от жары Издреельской долине. Члены кибуца, багровые, с мозолями и ранами от ручного труда, трудятся на дворе и в полях. Сорняки и терновник покрывают огромные пространства земли. Люди пытаются остудить тела мокрыми простынями, и тряпками. Беды не отступают от Наоми. Тело ее не выдерживает этих условий существования. Она часто заболевает и падает с ног. Жалобы на то, что она молода и непродуктивна, паразитирует на других, унижают ее и причиняют ей боль. Она совершенно одинока перед иллюзорной реальностью жизни.