Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Дед спокоен. Гейнц пребывает в тревоге. Правительственные коалиции с трудом дотягивают до полутора — двух лет. Власти не в силах побороть бесхозяйственность и распущенность, овладевшие страной. Убийства, грабежи, воровство, разнузданность толп демонстрантов на улицах — все это стало привычным явлением. И не видно этому конца в смутном будущем. Но никого из домочадцев не беспокоит мысль, что эта неустойчивость в стране может отразиться на работе фабрики. Гейнц чувствует напряженность в жизни дома. Руфь замужем, у нее ребенок, и, тем не менее, не пропускает ни одного кабаре, ни одного театрального спектакля. Развлекается с друзьями на шумных сборищах в залах на улице Фридрихштрассе. Руфь и Эльза устраивают вечеринки с танцами в роскошной столовой, и, как весь дом, не испытывают никакой тревоги в связи с политическими изменениями в стране, в экономике и общественной жизни.

Простуды атакуют Артура, угрожая его жизни. В последнее время он страдает от сильного кашля и потерял в весе. Доктор Герман Цундак рекомендует ему отдохнуть в санатории для легочных больных в Давосе. Перед отъездом туда на две недели Артур продиктовал Филиппу завещание, назначив его опекуном Бертель и Бумбы. При любой возникшей опасности Филипп должен вывезти детей в безопасное место, в Швейцарию или Англию. Артур попросил Филиппа в случае своей смерти и воцарении хаоса в Германии увезти детей из страны.

В отсутствие хозяина атмосфера в дома изменилась. Из радиоприемников в детских комнатах беспрерывно доносится музыка, даже когда там нет ни души. В столовой посуда не убрана со стола. Дети крутятся по дому в неряшливой одежде. Лоц не снимает с себя хоккейную форму. Кудрявые сестры-близнецы разгуливают по столовой, гостиной и коридорам в розовых пижамах, носятся по теннисному корту в ночных рубахах с ракетками в руках, и собака Лотта собирает мячики.

«Кот из дома — мыши в пляс», — Фрида смотрит на новые порядки, которые установили кудрявые сестры в роскошном обеденном зале, сохранившимся во всем своем великолепии со времени бывших хозяев — прусских юнкеров. Дубовое покрытие стен сменили цветные обои. «Дремлющий старик» Рембрандта уступил место трем синим коням кисти Пикассо. Подарок отца покойной матери — большой портрет женщины, кисти знаменитого художника Альбрехта Дюрера, снять не осмелились. Остался и портрет матери, и ее карие глаза продолжают глядеть на семью.

Тяжелую мебель заменили современными легкими стульями на тонких ножках и цветными креслами, покрытыми шелком. В камине установили красные лампочки, бросающие языки багряного света на окружающую обстановку. «Принца» нет, говорят дети и продолжают развлекаться далеко за полночь. Бумба не ходит в школу и до того разленился, что не занимается уроками. Гейнц успокаивает Фриду.

— Ничего страшного, — говорит он бесцветным голосом, — для руководства фабрикой я вовсе не нуждаюсь в высшем образовании. Оно вышло из моды, и даже представители высшего общества не считают большой ценностью систематическое образование.

Артур в Давосе, и Бертель чувствует, что без него дом теряет свой прежний блеск и роскошь. И даже дед, приезжающий время от времени в Берлин, не уменьшает все более увеличивающиеся хаос и пустоту в доме. Веселье и беззаботный смех царят за обеденным столом. Даже домашние псы, Цуки и Лотта, встают на задние лапы и с ворчанием показывают языки, с неутомимой собачьей льстивостью помахивая хвостами.

— Кто сейчас твоя подружка, дед? — с томной наивностью допытываются сестры.

— Ах, я видел на Александерплац молодуху, — дед смотрит на внучек с умильной наивностью. — У нее такая большая грудь, — дед округляет руки и ладони, демонстрируя примерную величину женской груди. — И были там еще шикарные девицы.

Таковы трапезы с дедом, без отца, без его речей, назиданий и нравоучений. За детским столом ведутся вольные разговоры, и Бумба поглощает котлеты, сколько душе угодно. И все же, даже без отца здесь сохраняется некая традиционная церемонность. Дед сидит во главе стола. Эльза, Лоц и маленькая Бертель располагаются по правую сторону от него. Лотшин, Гейнц, Руфь, Фрида и Бумба — по левую. Молчание воцаряется, когда дед берет в руки острый серебряный нож с длинным лезвием и виртуозно разрезает мясо жаркого на сверкающем серебряном подносе. Священная тишина не нарушается вокруг стола, пока ломти мяса не оказываются в тарелке каждого участника застолья.

Артур в Давосе, и за столом царит неудержимое веселье. Внуки подозревают деда в неверности одной единственной партии. Из любви к отечеству и своему бизнесу он щедро жертвует всем партиям, за исключением, естественно, нацистской. Внуки развлекаются, критикуя поведение деда. Бертель оглядывается вокруг, тоже желая присоединиться к смеющимся домочадцам, но смущение парализует ее. Дед словно читает ее мысли, откидывается на спинку стула и упирает в нее насмешливый взгляд.

— Бертель — спрашивает он, — как ваш учитель природоведения копирует собаку? А птицу? А льва?

Дед не терпит хмурости, и особенно, во время обеда. Он начинает подражать животным — мычанию коровы, ржанию коня, кудахтанью кур. Дед и Бумба мычат, блеют, кудахчут, пищат, как цыплята, щебечут, как птицы. Бертель отводит глаза в сторону, взгляды ее и мысли блуждают далеко от этого стола.

— Я не понимаю, что происходит с этой девочкой! — повышает голос дед. Бертель опускает взгляд в тарелку. Дед не понимает того, что она хочет говорить, но язык ее прилип к гортани, и из ее сухих растрескавшихся губ выходит лишь воздух. Если ей все же удается выжать из себя несколько слов, все за столом разражаются хохотом, ведь она говорит совсем не то, что хотела. Потому она чаще все молчит, затаив обиду. Дед обращается к отцу, когда тот, после возвращения, обедает со всеми.

— Артур, Бертель очень похожа на твою покойную мать.

— Вовсе нет!

— Артур, только бы она не была сухим ученым, как твой брат Альфред.

Бертель любит деда, но оба, дед и отец, вгоняют ее депрессию.

«Теодор Герцль?!» — всплывает в разговоре имя провидца еврейского государства, и все начинают высмеивать эту «фантазию» Герцля, «Государство евреев». Отец искренне не понимает, что заставляет евреев эмигрировать из Европы в Палестину. И с иронией размышляет вслух:

— По призыву этого мелкого фантазера, весьма посредственного журналиста и драматурга, эмигранты пакуют свои пожитки и уплывают в пустыню — болеть и строить свои жилища на песке.

Бертель несчастна, потому что дед вторит отцу:

— Евреи просто спятили. Погромы сбили их с толку, вот они и ринулись в бессмысленные и бесцельные авантюры на землях, забытых Богом.

Дом Френкелей просто не замечает дикой антисемитской атмосферы на улицах, обвиняя во всем этих странных сионистов, чудаков, лишенных чувства реальности, рассказывающих всем сказки. Бертель страдает от этих унизительных слов о Герцле и насмешек над сионистами. Но особенно зла на свою кудрявую сестрицу Эльзу, поглощающую одну за другой дольки апельсина из посылки, присланной дядей Вольфом Брином из Палестины. Высасывая сок из дольки, Эльза разглагольствует о том, что навестит Палестину, ибо это заманчивая авантюра, и при этом пошучивает: