Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Но затем, оказавшись в районе, куда никто из антикоммунистов не осмеливался сунуться, Бертель вызвала всеобщий гнев, критически отозвавшись о Марксе. Вожатая была вне себя. Она резко отчитала Бертель, сказав ей, что та ничего не смыслит в Марксе. Обычно молчаливая, Бертель на этот раз не смолчала. Упрямо стояла на своем, не обращая внимания на утверждения, что вожатая-коммунистка лучше разбирается в политике, чем отпрыск буржуазной семьи! Затем всем было дано задание — написать сочинение о коммунизме, и терпение вожатой лопнуло. Бертель не удовлетворилась кратким описанием, а добавила свой критический отзыв.

— Ты ужасно меня подставила! — Реувен плюнул на собственную ногу, стоя у края мостовой. — Думаешь, ты лучше знаешь тему, чем вожатая?! — едва ли не кричал он тонким ломающимся голосом. Они шатались по «красному» району Ведингу, и Реувен никак не мог успокоиться. Считая себя ее духовным учителем, он полагал, что в среде коммунистической молодежи он освободит ее от сентиментальных и мягкотелых буржуазных замашек.

— И вообще, что ты имеешь против коммунистической молодежи? — в голосе его слышались металлические нотки, которые вызывали у нее еле сдерживаемое желание рассмеяться. То высокие, то низкие звуки его юношеского ломающегося голоса нарушали серьезность сказанного.

— Я написала правду, и вообще, как можно сравнивать сионистское движение с коммунистическим?! У кого-то есть коммунистическое мировоззрение, у кого-то его нет.

Ее неприятие коллектива особенно ощущалось в лесу во время привалов. Молодые коммунисты ели с большим аппетитом и не делились едой с бедными воспитанниками, которые сидели в сторонке, без еды. Такое бездушие заставило Реувена покинуть движение социалистической молодежи. В коммуне «Ашомер Ацаир» нет богатых и бедных. Бутерброды богатых воспитанников ели все, как и скромные бутербродами бедных.

Солидарность молодых сионистов окупает в глазах Бертель их атеизм. В движении говорят, что страна Израиля пустынна, и строить ее надо по социалистическим, а не по религиозным, принципам. Вожатые учат, что Бога нет, но она верит в Бога, хотя и не очень понимает, что это такое. Со временем она создала для себя Его расплывчатый образ. Раввин Хаймович внушил ей глубокую симпатию к иудаизму, и она тянется к евреям, соблюдающим традиции, хотя ее раздражает образ жизни товарищей по подразделению: Гостеля, Дони, Реувена, Саула Кенигсберга и Позеля Шварца.

Реувен бежит от иудаизма, как от огня. Реувен считает себя ее товарищем, но вот же, не помог ей в истории с Эшингером. Все началось с обычной беседы с тетей Ревекой Брин.

— Что ты сегодня делала в Движении? — спросила она.

— Мы ели сосиски.

— Где?

— У Эшингера.

— Значит, ты ела свинину. Я даже представить не могла, что кто-то из вас прикоснется к некошерной пище. Вы только думаете, что вы — евреи. Тот, кто ест свинину — не еврей.

Тетя Ревека перечислила сорта мяса, которые разрешено есть евреям после их обработки солью, и добавила:

— Из-за того, что я соблюдаю кашрут, я не ем мясные блюда в вашем доме.

Бертель выяснила у преподавателя иврита, кошерны ли сосиски у Эшингера. Раввин Хаймович удивленно поднял брови:

— Что вдруг в нееврейской столовой мясо должно быть кошерным?

И Бертель решила поднять вопрос некошерной пищи у Эшингера перед руководителем Движения.

— Мы не религиозные, — ответила ей Хильда Павлович теми же словами, что Бертель слышала от покойного отца.

Бертель не отступила. Обратилась к Любе, и та тоже ответила:

— Почему не следует есть у Эшингера? Мы не религиозные.

Реувен, который вне дома перестал есть кошерное, услышал вопрос и поднял крик:

— С каких пор ты стала кошерной еврейкой?! Ты говоришь, как моя мать!

Так или иначе, она перестала посещать коллективные походы в ресторан Эшингера на Александерплац. Если все же оказывалась там, садилась отдельно от всех воспитанников и ела булочки с маслом или булочки всухомятку, слушая, как вокруг по поводу ее поведения разражались бурные споры.

— Наоми верующая, — смеялись над ней даже воспитанники, в домах которых соблюдались традиции.

Наоми перестала оплачивать некошерные сосиски для малоимущих воспитанников. В конце концов, Бедольф вывел Бертель из одиночества, сказав тем, кто ее критиковал, что соблюдение кашрута — дело сугубо личное, и это улучшило ее положение среди товарищей.

В коммунистическом районе «Красный Вединг» Реувен высоко поднимает голову, выпячивает грудь, потому что любит ощущать всем своим существом горячую атмосферу пролетарского квартала. Бертель сопровождает его, чтобы наблюдать, как маршируют члены коммунистической партии в черной форме со значком «серп и молот» или члены коммунистического профсоюза в зеленоватых плащах. В этом районе бросаются в глаза трущобы, но на каждой полощется красный флаг с изображением кулака, сжимающего молот. На каждом углу висят лозунги «За советскую Германию» и «Красная Германия». Малые дети и подростки раздают прохожим листовки. С грузовиков несутся коммунистические песни, отвергающие капиталистическую Германию. Множество безработных сидят на ступеньках и завалинках. Бездельничают и свирепо спорят. На сочном берлинском сленге они ругают последними словами Гинденбурга, Гитлера и быстро меняющихся глав правительства. Владельцы предприятий и мастерских боятся брать на работу коммунистов. Они смущают дисциплинированных немецких пролетариев, призывая их к борьбе.

Реувен водит ее на окраины пролетарского района, самого опасного в Берлине. Она не боится ходить вместе с другом. Его внешность служит ей прочной защитой. Реувен делает строгое выражение лица, демонстрируя серьезность, отличающую коммуниста. В последние годы он вырос, грудь и плечи расширились, тело стало мускулистым. Волосы и глаза у него светлые. Он носит темные очки, придающие ему вид человека твердых и решительных убеждений. Учится говорить короткими рублеными фразами, следит за тем, чтобы не проскальзывала в голосе буржуазная мягкотелость. В подразделении считают его умным парнем, но, по мнению Бертель, он весьма поверхностный человек.

Круг его интересов ограничен. Он обижен, что Бертель не разделяет его восхищения маршалом Буденным. Он не устает повторять имя командира красной конницы. Громовым голосом он повторяет команду своего кумира: «Именем рабочих и крестьян вперед — на черную реакцию, по приказу первого в мире пролетарского правительства». И затем восхищенно произносит: «Какой это все же святой — русский народ!»

Он готов был ее испепелить, когда, после прочтения книги Франца Верфеля о резне армян, она спросила:

— Если советская Россия такая святая, почему она не спасла армян?