Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Он не сдержался в выражениях и своими излюбленными короткими фразами сказал, что она чересчур умна, к ней трудно приблизиться, что она сильно отличается от всех, чужда всем, и, вообще, с ней одни проблемы. К примеру, прочтет книгу и тут же цитирует из нее целые отрывки наизусть. Объяснения ее слишком длинны и романтичны, что вообще не принято в обществе. И все критикуют ее мнения и считают их неприемлемыми. И ей бы следовало научиться у него выражать свои мысли короткими фразами, прямо, без обиняков, по обсуждаемому вопросу, просто и логично.

С того времени, как Реувен стал подпольным коммунистом, он стал еще жестче к ней, особенно, когда она начинает цитировать из книги Теодора Герцля «Алтнойленд» — «Старая новая страна», и восторгается каждым отрывком из этой книги. На большом сионистском собрании лицо ее пылало, когда посланец из еврейского поселенческого анклава в Палестине говорил о создании образцового, достойного подражания, государства в их старой новой стране. Она возбужденно шептала ему на ухо: «Реувен, это и написано в книге Герцля». Откуда такой восторг?! Он пожимал нервно плечами и глаза его вспыхивали недовольством. Как можно говорить об образцовом государстве, если ее собирается создать мечтательная буржуазия в стране Израиля. Как можно создать такое государство, достойное подражания, до того, как изгонят всех империалистов, плутократов, колониалистов и капиталистов — английских, арабских и еврейских. Их следует оттуда вышвырнуть.

Даже имя ее из ивритской песни вызывало у него стыд. Вдруг она решила в песне «Здесь, в стране, осененной праотцами нашими…», изменить слово «здесь», на — «там». И Бедольф ее поддержал. И вообще, в душе у Реувена созрело решение: покинуть движение скаутов, уйти в уличную борьбу. И, словно в насмешку судьбы, именно он, оппозиционер в молодежном движении, который не желает отставить классовую борьбу до отъезда в страну Израиля, чего требует движение, был большинством голосов, включая Бедольфа и Любу, избран представителем молодежного движения. От него ожидают отъезда на ферму по подготовке к репатриации в Израиль. Она же лезла вон из кожи, чтобы убедить инструкторов и воспитанников, что он недостоин такого почета — быть посланным в Израиль. И Реувен, подпольный коммунист, смотрит на Бертель свысока. Темная рубаха, голубой галстук и ботинки, подбитые гвоздями, которые, кажется, она вообще не снимает с ног, не лишат ее буржуазной закваски и не превратят в настоящего члена Движения. Даже щедрость ее, помощь нуждающимся товарищам, все ее старания не помогут ей стать пионером, посланным в страну, ибо есть в ней нечто чуждое, отличающее от всех.

Бертель борется с собой, желая быть как все, но ничего не выходит. На празднике, в честь юбилея движения, который состоится через два месяца, она не будет петь в хоре песню о земле Обетованной из оперы Верди «Набуко». Она будет стоять в стороне и петь про себя, боясь сфальшивить в хоре еврейских пленников Навуходоносора, мощном, пробирающем до костей. В тексте песни чувствуется гениальное дыхание пророков — Даниила, Иеремии и Захарии.

Печаль снедает душу Бертель. Но последние слова песни возвращают ей надежду. И она повторяет их шепотом:

Чувство одиночества и отчуждение от окружающих ее людей овладевает ею. Но чем-то добрым веет от проекта Мордехая Шенхави, которым она увлечена. Речь идет о создании макета из спичек кибуца «Мишмар Аэмек». Во время юбилейного празднества макет будет выставлен для обозрения.

Лето 1932. Бертель не отходит от Гейнца. Она делится с братом своим ощущением близящейся катастрофы. Кто мог даже подумать, что старик Гинденбург, президент Германии, пригласит в Берлин Гитлера. Президент ведет переговоры с «богемским капралом», как он презрительно называл этого выскочку, чтобы получить поддержку национал-социалистической партии. В массах установилось твердое мнение, что этой партии принадлежит в будущем власть в стране. И Гейнц испытывает облегчение, смешанное с тревогой, что дед не замечает события последних дней. Его радует, что младшая сестренка стала менее замкнутой, гуляет со своим подразделением в центре города, среди людских толп, вбирая в себя предвыборную атмосферу. Она крутится в этой толкотне, на перекрестках улиц, где висят огромные плакаты трех кандидатов в президенты — коммуниста Тельмана, действующего президента Гинденбурга и нациста Гитлера. И везде развеваются флаги конкурирующих кандидатов — красные с тремя желтыми стрелами, красные с черной эмблемой серпа и молота, красные с черной свастикой. Флаги развеваются на ветру под рев голосов людей, поддерживающих своих кандидатов.

Дед сердится. Бертель усиливает черную меланхолию Гейнца. «Ужас гуляет по городу», — новости об убийствах, грабежах, воровстве приносит девочка домой. Дед беспокоится за нее.

Нацисты видят, что сионисты поддерживают их идеи, призывающие евреев покинуть Германию и репатриироваться в страну Израиля. Но время от времени нацистская молодежь буянит перед клубом сионистской молодежи. Иногда прохожие останавливаются и пытаются внушить разбушевавшимся молодчикам, что не следует бить евреев. Вожатые дали указание воспитанникам не убегать, как зайцы, от нападающих, а вести себя с достоинством. Бертель стыдится. Она не сжимала кулаки, не давала сдачи, а только получала тычки и удары, ибо не сумела быть жестокой, как ее товарищи, которые отвечали кулаками нацистам.

Гейнц присаживается на краешек кровати, отпивает из стакана небольшими глотками коньяк. Бертель чувствует, насколько он несчастен.

Изменился берег реки Шпрее, место развлечений берлинских пролетариев в праздничные и воскресные дни. Раньше здесь натягивали зонтики и тенты, играли и наслаждались покоем, плавали в реке, ловили рыбу. Теперь здесь уже не продают воздушные шарики и легкие закуски, не появляются дрессированные обезьянки, собирающие в посуду деньги для шарманщиков, исполняющих любимые публикой мелодии.

Однажды ночью нацисты с факелами в руках захватили берег реки, украсив огнями лодки и превратив саму реку Шпрее в красочное зрелище. Зрители вышли из ближайших домов.