Ципора Кохави-Рейни - Королева в раковине

Дом освобождается от детей, вещей, служанок. В Берлине Фриде угрожает опасность. Она рассчитывает оставаться до окончательного отъезда домочадцев. Лотшин просит Агату, экономку усадьбы деда, не рисковать и не посылать писем из Пренслау в Берлин из-за цензуры, наложенной на переписку с евреями. Урсула, служившая в доме покойной баронессы-нацистки, вернулась в свое вандейское село. Вслед за ней и старый садовник Зиммель пакует свои вещи, тоже готовясь вернуться в то же село, откуда молодым парнем он приехал в Берлин — искать заработки и жениться на Урсуле, избраннице его сердца. Зиммель на прощание дарит Бертель книгу о большой войне, чтобы она поняла страшную катастрофу, постигшую Германию.

На титульном листе он написал ей посвящение:

Девочке, с которой у нас общая судьба.

Ты вынуждена была оставить любимый дом. И я вынужден

оставить дом, бывший моим много лет.

С любовью,

Бертель убежит из Германии, и слова садовника Зиммеля отпечатаются в ее душе. Печалясь от своего одиночества, непохожести и замкнутости, она черпала поддержку и силу от одиноких и странных людей.

— Выбор толпы сбросил Германию в преисподнюю, — сказал ей Зиммель.

Он с большой теплотой и уважением рассказал ей о Розе Люксембург, Карле Либкнехте и их товарищах, которые кричали со своих мест социал-демократической партии в рейхстаге: «Народ хочет хлеба и мира!». Они требовали от власти откликнуться на предложение президента США Вильсона о мире и компромиссе и ни в коем случае не допустить войну подводных лодок. Против войны выступили одиночки: тогдашний канцлер Бетман Холвег, его заместитель Карл Хелферих, германский посол в Вашингтоне граф Фон Бернштоф и чиновники германского министерства иностранных дел беспомощно смотрели на трагедию в рейхстаге, большинство членов которого проголосовало за войну.

Зиммель рассказал о том, как антивоенное меньшинство, которое видело последствия войны, наткнулось на презрительные крики со стороны военных, националистов и депутатов, связанных с капиталом, которые и повлияли на решение кайзера Вильгельма Второго.

Старый Зиммель печально расстался с умной девочкой. Эта малышка — сионистка, и она едет восстановить жизнь праотцев в их древней стране, а его отечество идет ко дну со всеми его гражданами. Бертель тоже с грустью расстается с социал-демократом Зиммелем. А с еврейской общиной Берлина она расстается, гордо выпрямив спину.

Сионистское движение организовало большой многолюдный вечер, посвященный молодежи, собирающейся репатриироваться в страну Израиля в ближайшее время. На сцене берлинской еврейской общины выстроились рядами юноши и девушки в форме движения. Бертель стояла в первом ряду вместе с тринадцатью другими девушками. Доктор Филипп Коцовер один из первых выступил с речью. За ним поднялась на сцену основатель и руководительница организации «Репатриация молодежи» Реха Приер. Ее слова привели в большое волнение весь зал. Долго аплодировали этой женщине, обладающей даром предвидения и действующей согласно внутреннему порыву. В длинном белом платье, с волосами, гладко зачесанными назад, она перемещалась между еврейскими семьями, убеждая их посылать своих детей в страну Израиля. Она ездила по всей Германии в поисках детей и подростков, потерянных и несчастных, без крова и питания, и прилагала все силы, чтобы вывезти их из Германии и привезти в кибуцы. Своей деятельностью Реха Приер пробуждала в сионистской молодежи гордость и уверенность в себе. Группы молодежи разных возрастов приходили в здание еврейской общины на улице Майнигштрассе к этой удивительной женщине. Именно она сделала молодежные клубы такими популярными.

— Великая миссия выпала вам. Вы репатриируетесь в страну Израиля. Вы навсегда расстаетесь с прежней жизнью, — начала она свою речь. — Вы не немцы. Вы — евреи. Немцы ведут себя позорно. Не обращайте на них внимания, будьте гордыми евреями. Вы принадлежите стране Израиля.

Она говорила об усилении национального еврейского сознания у ассимилирующейся еврейской молодежи, о земле Обетованной, об Исходе праотцев из Египта, о пророке Моисее и десяти заповедях, назвала чудом душевное мужество еврейских первопроходцев, ставшее образцом поведения для всего еврейского народа. Она говорила о достижениях Первой, Второй, Третьей и Четвертой Алии, она согрела сердца слушателей, отметив в завершение речи историческую роль, которая легла на плечи молодежи, возвращающейся на родину.

Бертель выступила с взволнованной речью, представляя отъезжающую группу. Она поблагодарила Реху Приер за ее беспримерный труд по спасению еврейской молодежи. С прерывающимся от волнения голосом сказала, что подвиг этой женщины останется в истории. И еще раз отметила то счастье, которое выпало группе, репатриирующейся на родину, в страну Израиля. Вспоминая слова Мордехая Шенхави, инструктора из кибуца Мишмар Аэмек, Бертель подчеркнула, что эта новая репатриация подобна родильным схваткам. Реальность не похожа на мечты. Конечно же, будут разочарования, но нельзя, чтобы они нанесли ущерб тысячелетней мечте евреев. С какой-то личной выстраданной ноткой провозгласила Бертель, что Гитлер должен был прийти к власти, чтобы научить ее, что такое — еврейская судьба. Реха Приер поблагодарила ее за впечатляющую речь и поцеловала в щеку. Вечер завершился хором рабов из оперы Верди «Набуко».

Дневники Герцля, книгу его «Альтнойланд» и книги отцов-основателей сионизма Пинскера, Усышкина Бертель упаковала в чемодан накануне отъезда. Портрет провидца еврейского государства она оставила висящим в своей комнате, но репродукцию скульптуры Родена «Потерянный сын», подаренную отцом в день одиннадцатилетия, спрятала в чемодане. Лотшин сложила новую одежду и шелковое постельное белье: простыни, пододеяльники и наволочки. Дед в невеселом расположении духа кружился по дому, поглядывая со стороны на последние приготовления к отъезду. Наконец, он обратился к Бертель:

— Не может такого быть, чтобы ты уехала, не попрощавшись, как полагается. Оденься красиво, сними эту уродливую рубаху.

— Я устала, — ответила Бертель.

— Ты не можешь такого сказать деду, — упрекнула ее Лотшин.

Дед надел свою меховую шубу. Взял свою лакированную трость с серебряным набалдашником. Торжественно, как в старые добрые времена, он шагал в известный магазин женской одежды в Ванзее. Она шла рядом, в одежде молодежного движения.

— Одевайся красиво в Палестине, — сказал он и купил ей голубое платье с кружевами, — твоя мать была красавицей, и ты можешь быть такой же. В этом платье она пошла с дедом. Он аккуратно завернул в бумажный пакет ее форму, и они поехали в кафе Канцлер, сопровождаемые маршем, ревом труб и барабанным боем на центральной улице. Дед не смотрел по сторонам, боясь наткнуться на антисемитские карикатуры в журнале «Дер Штюрмер», выставленные в витринах в центре города. Дед вышел из такси в угнетенном состоянии. Куда он не поворачивал взгляд, натыкался на штурмовиков в коричневой форме и эсэсовцев в черных мундирах, на плечах которых светились черепа и скрещенные кости.