Сергей Андреев-Кривич - Повести о Ломоносове (сборник)

Леночка смотрела на отца, чувствуя, как комок жалости подкатывается у нее к горлу.

– Папенька, разве у тебя нет друзей?

Ломоносов усмехнулся:

– Друзей нет! У меня знакомых много. Сегодня удостоюсь высочайшей улыбки – и число знакомых приумножится, все наперебой руки жмут и услуги свои предлагают. Завтра случится какая оказия – и они меня не замечают, проходят и кланяться забывают. Ну а Иван Иванович Шувалов – тот во всем мире покровителем наук прослыть хочет, так что сия дружба для него по необходимости. Что же касаемо Петра Ивановича, то я ему в одном важном деле надобен. А он такой человек, что ежели в ком интерес для себя увидит, то уже от него не отстанет. Да, горько, трудно жить в одиночестве…

Не выдержал – опять налил, выпил, зашагал по комнате.

– Каково читать в иностранных ведомостях, что-де «Петр Великий напрасно для своего народа о науках старался при его великой лености и тупом разуме его!» А я уже вижу в Семене Котельникове великого математика, о коем Эйлер пишет, что «ныне в Германии таких не сыщешь», в Андрее Красильникове – достойного астронома и геодезиста, в Константине Щепине – знатного химика и медика, в Николае Курганове – сведущего математика и астронома… А Степан Крашенинников – географ и ботаник, а Никита Попов – астроном, а Дмитрий Виноградов – химик… Разве не показали они свое достоинство? Каково же мне теперь глядеть, как первые побеги русской науки топчут равнодушные невежды!.. Да, боюсь, что все мои труды, чтобы выучились россияне, исчезнут вместе со мной…

В дверях показалась Елизавета Андреевна.

– Это так вы свой дигет соблюдаете, Михаил Васильевич? И потом, где ваш колпак? Я нашла его под кроватью. Вы хотите совсем простудить свою голову…

– Сейчас не в том суть!

– Как – не в том? Вы хотите, чтобы опять приходил доктор и пускал кровь?

– У меня по своей обязанности заботы…

– А у меня, герр профессор, по моей обязанности еще больше забот! Иметь такого мужа, как вы, этого мало? Ленхен, убери бутылки!

Ломоносов налил, выпил, потом хлопнул кулаком по столу.

– Ладно… Убирай! Умрет Ломоносов – другие Ломоносовы вырастут, из подлого народа появятся такие Невтоны и Платоны, каковых и мир еще не видел. Время лишь надобно!.. – Повернулся к Елизавете Андреевне: – Ну, Лизавета, кончай баталию, так и быть, надевай колпак на ломоносовскую голову!

Засмеялся, хлопнул ее по плечу, пошел в спальню.

Елизавета Андреевна проснулась, потянулась и присела на кровати. В спальне было пусто и темно. Она поправила чепчик, надела туфли и, как была, в рубашке, подошла к окну, отдернула штофные занавески. Рассвет алой зарей поднимался над сонным Петербургом.

Елизавета Андреевна прошла в купальную и опрокинула на себя кувшин воды. Потом растерлась широким полотенцем и, надев платье, свежая и веселая, появилась в своем домашнем царстве.

В комнате Леночки, отделанной розовым ситцем, было темно. Леночка лежала на широкой деревянной кровати. В ногах у нее сидел большой полосатый кот. Он проснулся и, брезгливо облизывая шершавым языком шерсть, заканчивал утренний туалет.

В столовой никого не было, в кабинете тоже. В темной передней на сундуке дремал старый лакей Прошка. Дворовая девка, подоткнув подол, несла из кухни помои.

Елизавета Андреевна прошла через двор в сад. Беседка, закутанная в плющ, окрашенная в розовый цвет зари, была пуста. Елизавета Андреевна сердито топнула ногой, быстрой и легкой походкой пересекла сад, двор и направилась в лабораторию.

Мастерская и лаборатория отражали разнообразные занятия хозяина, беспокойная мысль которого неустанно пыталась проложить новые пути во всех областях науки и техники. Каждую свободную минуту Ломоносов проводил здесь.

Десятка полтора мастеров и рабочих и несколько лаборантов из числа студентов академии работали здесь целые дни, а иногда и ночи, когда Ломоносов стремился скорее добиться результатов какого-нибудь опыта.

Если же опыт не удавался, то все приходилось начинать сначала; трудолюбие и настойчивость великого помора приводили в изумление даже самых усидчивых немцев. Иногда новая идея его требовала подтверждения, но для этого нужны были новые приборы, инструменты. Приходилось их изобретать самому академику, и они изготовлялись в мастерской по его чертежам и расчетам.

Однажды, задумчиво глядя на фонтан в саду Аничкова дворца, он изобрел коленчатый приводной вал и привел им в движение все фонтаны на Неве. В другой раз, сидя в тени под деревом около мельницы, он решил заняться водяным двигателем и впоследствии создал у себя в Усть-Рудицком гидросиловую установку, которая приводила в движение лесопилку и мукомольную мельницу.

Когда Елизавета Андреевна вошла, шум станков, визг пил, стук молотков оглушили ее. В другой комнате, лаборатории, она увидела Ломоносова перед печью, где разогревали стекло на медленном огне. Стекло приняло сначала синеватый, потом фиолетовый оттенок, который начал переходить в розоватый и красно-пурпурный цвет, отражавшийся на лицах стоявших рядом Ломоносова и Цильха.

– Самое время для охлаждения, тогда останется чистый рубиновый.

– Господин профессор, – сказал Цильх умоляющим голосом, – но мы уже сделали более трех тысяч неудачных опытов по окраске стекла… Что же будет дальше?

Ломоносов посмотрел на него очень серьезно:

– Это очень хорошо, Цильх! Это весьма полезно, Цильх. Сие значит, что человечество будет избавлено от повторения трех тысяч ошибок. Будем продолжать дальше, пока не найдем секрета окраски стекла, – сказал он и, увидев жену, спросил: – Ты зачем пришла?

Он не любил, когда его отвлекали во время работы, и рассердился.

Елизавета Андреевна залилась краской и только хотела что-то ответить, как из темного угла вышла фигура в армяке, сапогах, с лицом старовера – борода лопатой, нос картошкой, волосы стрижены под скобку. Держа в руках картуз, фигура поклонилась в пояс.

– Мы к вам, Михайло Васильевич!

– Тебе что?

– Так что по приказанию генерал-фельдцейхмейстера* Петра Ивановича Шувалова я, старший мастер Сергей Пермяков, прибыл к вам с Олонецкого завода насчет пушек, значит, в ваше распоряжение.

Ломоносов оглянулся.

– Тише ты, дурак! – и повел его в дом.

Мастер пил чай, держа блюдечко на растопыренных пальцах. Ломоносов пил и ел рассеянно, как будто ничего не видел кругом.

– Так ты говоришь, что стреляют они дальше, только в цель не попадают… Так. А ты знаешь, что есть отклонение снаряда при полете?

– Никак нет…