Сергей Андреев-Кривич - Повести о Ломоносове (сборник)

Иван Иванович Шувалов наклонил к ней надушенную голову:

– По поводу такого торжественного случая не угодно ли будет вашему величеству приветственную оду заслушать, коя нашим великим стихотворцем десьянс академиком господином Ломоносовым написана?

Елизавета Петровна кивнула.

В бесконечной перспективе анфилады* залов постепенно приближалась исполинская фигура.

Ломоносов подошел, поклонился, развернул роскошный лист пергамента. Все стихло. Он начал читать:

Он подошел, свернул пергамент, с поклоном вручил его Елизавете Петровне.

Императрица улыбнулась:

– Чем наградить тебя, мой друг?

– Указом об университете, ваше величество, дабы наиспособнейшие русские юноши в лучшее время к учению не пропадали.

Елизавета Петровна посмотрела на Шувалова:

– Ты как думаешь?

– Сие весьма способствовать наукам будет.

Алексей Григорьевич Разумовский взглянул в глаза Елизавете Петровне, сказал мягко:

– Такому чоловику я бы сам дал карбованцив* сколько хочет, да он от меня не берет…

Елизавета Петровна милостиво улыбнулась академику. Шувалов что-то шепнул императрице. На лице ее появилось выражение любопытства.

– Господин десьянс академик, вы, кажется, супругу и дочку свою от меня скрываете?

Елизавета Андреевна вскоре застыла в реверансе перед императрицей.

Елизавета Петровна кивнула:

– Нам весьма приятно видеть супругу господина Ломоносова.

Протянула руку для поцелуя, встала и пошла переодеваться для маскарада, который начинался после полуночи.

А в конце стола один глухой вельможа кричал в ухо другому:

– О чем просит – Анну [52]или чин?

– Кажется, статского…

Третий, сердитый старик, закашлялся.

– Ничего не просит. На что ему? Мужик – он и есть мужик!

Прошло пять лет. В жаркое летнее утро Елизавета Андреевна в халате, в туфлях на босу ногу вышла на крыльцо, прикрыв рукой глаза от солнца, посмотрела вдаль. За двором начинался сад, за садом – зеленая лужайка на берегу Канавки, стекавшей в Мойку. Ломоносов очень любил свой сад, сам сажал фруктовые деревья и ухаживал за ними. Елизавета Андреевна быстро пересекла двор, сад, вышла на лужайку. Стая белоснежных гусей неторопливо шествовала к воде. Две коровы, большие, гладкие, в бурых пятнах, узнав хозяйку, замычали, подняв морды.

Немножко выше, на пригорке, лежали овцы. Несколько ягнят сбежали вниз, стали тыкаться мокрыми теплыми губами в ее руки. Она стояла среди всего этого мычащего, блеющего, гогочущего животного царства, вдыхая запах травы, морской свежий ветерок.

Недалеко, в тени берез, Елизавета Андреевна увидела мужа. Он сидел в китайчатом простом халате, в туфлях, без парика и читал какие-то листки. Она подошла к нему. Он встал, обнял ее за талию, поцеловал, засмеялся…

– Ты послушай только, Лизонька, мне стихи один юноша из Московского университета прислал:

Ломоносов захохотал от удовольствия.

– И далее… Нет, ты только вникни!

Ах, молодец, до чего талантлив!.. А? Значит, семена, брошенные мною, произрастают… Недавно наилучшие ученики гимназии при Московском университете представлялись мне и куратору Ивану Ивановичу Шувалову. Был среди них и автор сего стихотворения – весьма приятный и остроумный молодой человек Денис Фонвизин*. Рассказывал, что был в одном спектакле и действие, произведенное на него театром, описать невозможно.

Подумай только, Лизонька, каким великим источником просвещения и распространения наук в отечестве становится Московский университет. Ныне там не только все три факультета действуют, но и гимназия, библиотека, типография и книжная лавка. И при университете первая в Москве газета издается – «Московские ведомости». Все сие объединит не только учащееся российское юношество, но и тех сынов отечества из разночинцев и людей низкого звания, кои раньше к науке доступа не имели.

Иван Иванович Шувалов и в Казани предполагает гимназию открыть и там по причине соседства этого города с инородцами преподавать также восточные языки. А поелику дворянские дети не очень до учебы охочи, в нашу Санкт-Петербургскую гимназию, помимо разночинцев, разрешено также солдатских детей принимать. Да… пройдет десяток-другой лет, и, несмотря на многие препоны, расцветут в России и музы, и науки…

Рассуждая таким образом, Михайло Васильевич направился с женой в столовую завтракать.

Пришла Леночка, поцеловала отца. Глядя на нее, Ломоносов подумал о том, как она выросла за последние годы и что, пожалуй, он не совсем прав в своем оптимизме. Быстро летит время, да медленно идет дело. Многие его проекты о расширении наук и воспитания юношества еще и до сих пор оставлены без внимания и полезного употребления.

Эти мысли не оставляли его и в кабинете, когда он работал над корректурой доклада «Слово о происхождении света, новую теорию о цветах представляющее».

А между тем, если бы человеку дано было видеть будущее, то Ломоносов узнал бы, что потомки именно его заботам о просвещении припишут появление в Екатерининскую эпоху целого ряда выдающихся русских людей и, в частности, Фонвизина, Державина* и Новико́ва*, вошедших в историю русской литературы.

Хотя встреча их с Ломоносовым тогда не могда состояться, ведь они были в то время почти детьми и Ломоносов знал только одного из них – Фонвизина, но можно представить, как она могла произойти, насколько глубоко ломоносовские идеи проникли в сознание последующих поколений.

В этот день Михайло Васильевич был особенно хорошо настроен. Выйдя из кабинета, отыскал в саду жену, обнял ее.