Сергей Андреев-Кривич - Повести о Ломоносове (сборник)

И теперь он открыто выражал свое недовольство всем происходящим. Когда академик Штеллин, воспитатель и друг нового императора, предложил Ломоносову написать оду по поводу подготовляемого мира с Пруссией и проводимых Петром III реформ, он резко ответил:

– Этого я никогда не сделаю! – и прибавил насмешливо: – Капуста и репа еще не взошли в огородах, зато всходят голштинские реформы.

Случайные и неожиданные приказы нового императора создавали необыкновенный беспорядок, охвативший столицу.

Дворяне-офицеры и солдаты действующей армии, сражавшиеся почти семь лет в Европе, видя, что все их труды пропали даром, пользуясь указом о вольности дворянства, бросали свои части и устремлялись в Санкт-Петербург, увеличивая число недовольных.

Как-то, прогуливаясь вечером по городу, Петр III едва не был искусан стаей бродячих собак. Тотчас же он приказал образовать особую команду из дворцовых егерей для «наискорейшего истребления бездомных собак, а также ворон и прочих бесхозяйных птиц».

По всему городу поднялась стрельба. Дворцовые егери вели себя как разбойники: стреляли не только в собак и ворон, но и в любимых народом голубей и просто в домашнюю птицу, попадавшуюся на глаза.

По вечерам действовали настоящие разбойники и выходить на улицу стало очень опасно.

В 1762 году, в середине Великого поста, на Фонтанке из расположенной недалеко от города деревни Матисовки появилась шайка вооруженных грабителей, обиравшая и раздевавшая прохожих. Дело дошло до того, что однажды воры вырезали шелковые гобелены в доме самого генерал-полицмейстера барона Корфа.

В мае были спущены на Неву вновь построенные суда. Флагманскому кораблю было присвоено имя злейшего врага России: «Король Фридрих».

10 мая был торжественно отпразднован мир с Пруссией. Зимний дворец светился огнями. С крепости, Адмиралтейства и судов, стоявших на Неве, было дано более тысячи выстрелов из орудий.

Пили «за великого короля Пруссии Фридриха». На банкете Петр III, оживившись, окруженный голштинскими офицерами, сказал в присутствии прусского посланника, фон дер Гольца, гетману Кириллу Разумовскому, командиру гвардейского Измайловского полка:

– Гвардия – это янычары*. Вскорости мы их заменим полевыми полками под руководством наших голштинцев…

Ропот в народе, в армии и даже среди придворных нарастал с каждым днем. Одни, более сдержанные, говорили: «Нынешний император самый большой враг самому себе…» Другие, более горячие, заявляли: «Ждать, пока голштинец даст нам гостинец, нечего, надо на престол посадить Екатерину Алексеевну: она обещает восстановить порядки Петра Великого. Она каждым случаем пользуется, чтобы доказать любовь ко всему русскому».

Все делились на «петровцев» и «екатерининцев», причем «петровцев» становилось все меньше и меньше. Вся гвардия была на стороне Екатерины.

В огромном Зимнем дворце, где только что была закончена внутренняя отделка, было пусто.

Петр III, переехав туда на жительство, поместил в самом отдаленном крыле императрицу Екатерину Алексеевну и немного ближе к себе – сына Павла Петровича с воспитателем Никитой Ивановичем Паниным. Сам жил уединенно. На антресолях разместилась его фаворитка, Елизавета Романовна Воронцова, племянница великого канцлера, прозванная за неуклюжую фигуру и толстое рябоватое лицо «трактирщицей». Два генерал-адъютанта – Унгерн-Штернберг и Гудович – и несколько приближенных лиц составляли всю свиту Петра.

Был час обеда. За круглым столом, помимо императора и двух его адъютантов, сидели: широколицый, с тонкими, хитрыми губами статский советник Григорий Николаевич Теплов – правая рука президента академии, прозванный «Иудой» за его необыкновенную способность «перевертываться», приспособляться к каждой новой власти, а также академик Якоб Штеллин и секретарь Петра III – действительный статский советник Дмитрий Васильевич Волков. В самом конце стола сидел, щуря хитренькие глазки, генерал-полицмейстер Николай Андреевич Корф. Бригадир Фукс, законодатель кулинарных мод, был единственным человеком, которого оставил Петр III после Елизаветы Петровны при своем дворе.

Все молчали. Неотчего было веселиться: только слепой и глухой мог не видеть и не слышать, что дни нового императора сочтены. Таким слепым и глухим оставался только сам император.

Чудеснейший обед, приготовленный Фуксом, привел императора в отличнейшее настроение. Петр III отпил из бокала большой глоток рейнвейна и подвинул к себе вазу с виноградом.

Он думал о том, какой он хороший человек и как необходим летописец-ученый, который бы записал и увековечил его дела.

Выплюнув виноградные косточки в миску с розовой водой, он посмотрел на Штеллина.

– Слышишь, mein Freund? [67]Я думаю, дорогой Штеллин, что самый большой вред для России был Тайная канцелярия и монахизм*. Тайная канцелярия я уничтожал, теперь буду уничтожайт монахизм. Нужен вероправность… Die Glaube muss frei sein [68]. Я уже велел пропечатать об этом в «Ведомостях».

Все молчали. Волков, испуганно глядя на Петра III, не выдержал, кашлянул. Камердинер Шпрингер подал императору трубку.

Он затянулся и, глядя на кольца табачного дыма, поднимавшегося, продолжал развивать свои мысли:

– Дальше мне нужно наказать Данию за притеснение моего родового герцогства – Голштинии. Я уже вызвать посланника Гакстгаузена и заявил, что объявлять датскому королю войну. Покойная императрица большую прошибку сделала: вместо того чтобы воевать против великого полководца короля Фридриха Прусского, ей нужно было завоевать Данию…

Волков раскрыл рот от изумления. Теплов невольным жестом схватился за голову, Штеллин смотрел удивленно и сочувственно, как смотрит врач на больного. Корфу от волнения не сиделось на месте, он ерзал в креслах.

– И наконец, – император улыбнулся, – остаются дела семейные: mit meiner lieben Frau! [69]… Довольно я терпел… ребейоны* и конспираторы… Есть особа более достойная, чем она… – Он ткнул чубуком трубки вверх, где помещались антресоли.

– А к-как же с ее величеством? – заикаясь, спросил Волков.

– Арест и монастырь… И наконец, когда все эти дела будут закончены, мы будем заниматься немножко с культур… Я хочу вводить в России настоящий мюзик. Я уже поручил Пьери делать настоящий оркестр без всякий грубый эффект, один чистый мелодия, нежный… ласкательный, маэстозный* тон… Из Падуи надо вызвать скрипача Тастини…

Волков не выдержал, перебил государя:

– Не было бы, ваше величество, от сих прожектов потрясения для государства и ущемления персоны вашего величества.

Петр III усмехнулся: