Василий Шатилов - Знамя над рейхстагом

Во второй половине дня бои уже велись в Кляйн Тиргартене и на параллельных с ним улицах. Наша оперативная группа перебралась в кирку, возвышающуюся у западной оконечности парка.

К одиннадцати часам 28 апреля 469-й полк овладел заводским кварталом южнее Кляйн Тиргартена, а 756-й полк вышел к тюрьме, находящейся в квартале от парка, у его восточного конца. Расположенное на возвышенном месте, это здание в плане выглядело звездой - пять корпусов расходились лучами от круглой центральной башни. Тюрьму окружала высоченная кирпичная стена с массивными железными воротами. Гитлеровцы, разумеется, превратили эту крепость в сильный узел обороны.

С утра пополз слух, источником которого были пленные, что Геббельс, ответственный за оборону Моабитского района, находится где-то здесь, за тюрьмой. Слуху легко поверили - в нем ведь не было ничего противоестественного, - и нас охватил своего рода охотничий азарт. Вот было бы здорово - поймать колченогого живьем.

Я позвонил в 756-й полк:

- Товарищ Зинченко! Ваша задача окружить и пленить вражескую группировку в тюрьме. С юга с вами будет взаимодействовать Мочалов. Постарайтесь захватить Геббельса живым!

- Слушаюсь! Сейчас произведу небольшую перегруппировку: второй батальон будет наступать прямо на тюрьму, первый пойдет севернее.

- Правильно. Действуйте!

Через минуту Толя Курбатов доложил, что у телефона Мочалов. Я взял трубку:

- Товарищ Мочалов, пошлите батальон Блохина к тюрьме, а двумя другими наступайте южнее. Задача - охватить район тюрьмы с юга и во взаимодействии с Зинченко окружить и взять в плен гарнизон, который там засел. Геббельса постарайтесь захватить живым.

- Есть! Приступаю к выполнению.

Сосновский скомандовал своим артиллеристам, и дивизионная артгруппа обрушила на тюрьму тяжелые снаряды. Как только утих огневой шквал, батальоны пошли в атаку. Бой завязался упорный.

Часа через полтора мне доложили, что дело идет к концу и к НП доставлена большая партия пленных. Я спустился вниз. Грязные, изможденные немецкие солдаты едва держались на ногах от усталости и пережитого потрясения.

- Среди вас нет Геббельса? - спрашивал я, проходя между нестройными шеренгами и вглядываясь в лица.

- Нет, нет...

- Вы не видели Геббельса, не знаете, где он?

- Нет, не видели... Не знаем... - отвечали пленные. Вскоре подошла еще одна группа в несколько сот человек. И снова я обходил, оглядывал и расспрашивал солдат. Результат был прежним - Геббельса не было, его никто не видел.

А в тюрьме звучали последние выстрелы. Еще немного времени - и она целиком оказалась в наших руках. Сотни политзаключенных были освобождены из каменного мешка. Я пошел взглянуть на зловещее здание вблизи. Признаться, я не был очень внимательным и не старался запомнить детали. В ту пору нам не было известно имя Джалиля, не связывали мы эту тюрьму и с именем Тельмана. Ну, тюрьма и тюрьма. Пятиконечная. С железными решетками на окнах. Я смотрел на нее глазами человека, для которого это был прежде всего узел неприятельской обороны... Мрачная слава Моабита разнеслась по миру позже.

За тюрьмой, на улицах, напоминавших узкие каменные траншей, еще густо курились дым и пыль, слышались выстрелы и взрывы, а из подвалов уцелевших домов уже начали появляться жители - женщины, дети. Настороженно оглядываясь по сторонам, они высматривали туши убитых лошадей. Если поблизости оказывалась сраженная осколком или пулей лошадь, люди бросались к ней, рискуя быть задетыми шальным металлом, и начинали быстро резать ее на куски. Муки голода были сильнее страха смерти.

Эта картина произвела на меня гнетущее впечатление. Я вызвал Истрина и велел ему позаботиться, чтобы в занятом нами районе побыстрее открыли сохранившиеся продовольственные магазины.

* * *

После осмотра тюрьмы я пошел на новый наблюдательный пункт, развернутый неподалеку от нее, в кирпичном доме у восточной оконечности Кляйн Тиргартена. Вызвал Зинченко.

- Теперь всеми силами пробивайся к мосту Мольтке, - сказал я Федору Матвеевичу. - Нажми, дорогой! Немного осталось.

Было нечто символичное в том, что нам предстояло сражаться у моста, носящего имя Мольтке-младшего - отъявленного милитариста, начальника кайзеровского генштаба, активного вдохновителя и организатора первой мировой войны. У памятника агрессивному началу в государственной политике нам предстояло дать наглядный урок: к чему приводит агрессия.

Потом я связался с Мочаловым. Распорядился, чтобы один батальон он бросил на прорыв в район моста Мольтке. Остальные силы приказал ему растянуть по всему северному берегу Шпрее, вплоть до Фербиндунгс-канала, и блокировать шесть уцелевших мостов, соединявших Моабит с центральными районами - Шарлоттенбургом и Тиргартеном. Это был наш правый фланг, не прикрытый ничем, кроме реки. А он сильно беспокоил и меня, и командование корпуса.

К этому времени кольцо наших войск вокруг девятого сектора обороны Берлина стягивалось все туже и туже. Мы шли к центру с северо-запада. Другие соединения 1-го Белорусского фронта дрались в западной, северной и восточной частях города. С юга давили армии 1-го Украинского фронта. Вражеские войска, защищавшие столицу, рассекались на части. И если б мы сосредоточили все свои силы в юго-восточном углу Моабита, в направлении моста Мольтке, теснимый с юга противник мог бы попытаться вырваться из окружения у нас за спиной. Данные разведки подтверждали, что опасность появления фашистских батальонов в тылу корпуса была вполне реальной. Вот почему Мочалов получил приказание перекрыть своими подразделениями мосты через Шпрее.

Полк Плеходанова все еще находился во втором эшелоне. Уже не было никакого сомнения, что нам придется пробиваться в глубь центрального сектора обороны, и для этого требовалось сохранить свежие силы...

На улицах гремели бои. Сопротивление гитлеровцев не иссякло. Пленные показывали, что Гитлер во дворе рейхсканцелярии лично производил смотр частей, предназначенных для обороны девятого сектора, и приказал им сражаться до последнего человека.

Я помню, какое впечатление на нас производили тогда эти имена, произносимые устами пленных немцев: Гитлер, Геббельс... Раньше они звучали для нас как слова нарицательные, воплощавшие фашистское злодейство и изуверство. С ними как-то не связывалось представление о реальных человеческих существах. Теперь же, и к этому поначалу даже трудно было привыкнуть, о них говорилось как о живых людях, находящихся где-то рядом, что-то делающих. И значит, открывалась не отвлеченная, а вполне практическая возможность захватить этих величайших из преступников, каких когда-либо знала планета, и отдать их на суд всего человечества. На суд, где вместе с живыми будут незримо присутствовать и миллионы жертв их злой воли - погибшие в боях, предательски убитые, замученные в концлагерях. Мысли об этом не могли не волновать!..