С. Шевчук - Сергей Королев

Однажды на пороге сочинского «люкса» № 11 появились гости с Явейной дачи (это странное название обозначало три долины на территории санатория «Россия», в которых жили первые космонавты) – Каманин, Карпов и Гагарин. С этого момента Королёв думал только о втором полете. Полетит Титов. Второй полет должен быть более сложным и продолжительным. Медики предлагали три витка при четвертом резервном. Королёв же хотел, чтобы космонавт летал сутки. На Явейной даче ему возражали. Сергей Павлович миролюбиво ответил, чтобы они подумали, а сам уже отдал распоряжение Бушуеву готовить суточный полет человека в космос. Титов соглашался с Королёвым – летать надо сутки. Сергей Павлович принимает окончательное решение – полет будет длиться сутки, а если Титову станет плохо, то его вернут на Землю на третьем-четвертом витке.

В Тюратаме стояла обычная для этого времени года жара. Степь высохла, земля покрылась трещинами, ветер гнал перекати-поле и поднимал тучи пыли. Работа на космодроме шла без отклонений от графика.

За день до пуска (старт был назначен на 6 августа 1961 года) Королёв предложил Титову еще раз посидеть в корабле – в полете все вокруг должно быть привычным, знакомым. Корабль уже на старте, лучше бы его не трогать, но если Герману нужно… Космонавт попросил полчаса.

Утром все как и перед первым полетом, как и в прошлый раз – медосмотр, датчики, автобус, рапорт. Старт! С технической точки зрения полет Титова проходил нормально. Космонавт дважды брал на себя управление, быстро и четко ориентировал корабль, выходил на связь. Чувствовал себя он в это время неважно, но сутки, как обещал, отлетал, на Землю после третьего витка не попросился.

После стартов первых космонавтов Королёв, как отмечали знавшие его люди, изменился, помягчел, не так часто устраивал своим людям разносы, больше стал прощать, советоваться.

В конце 1962 года он написал жене, что дальше так работать нельзя, добром это не кончится, что кроме ракет и космодрома есть она, Нина, и составил своеобразную программу своей жизни: работать нормально, часов до 7–8 вечера; не работать в праздники; заниматься домом, научными трудами, – у него много мыслей, в той бешеной круговерти их можно было просто потерять, уделять больше внимания Нине.

В 1963 году, ровно через три месяца, он пишет Нине с Байконура о том, что огорчен неудачными пусками «Луны» и «Венеры». Докладывает Хрущеву, объясняется. 17 апреля Сергей Павлович заболел, а 20-го он уже на ногах, в своем ОКБ, 22-го – в Тюратаме, 28-го читает доклад у Келдыша в Отделении прикладной математики, в начале мая снова летит в Тюратам. В общем, так и не вышло у него начать новую жизнь…

У него не было друзей. У него были единомышленники и союзники. В доме Королёва редко бывали гости. Келдыш, министр здравоохранения Курашов, хирург Вишневский, Гагарин, Титов, Николаев, Попович. Очень редко приходили свои, из ОКБ: Мишин, Тихонравов, Черток, Бушуев, Охапкин. Иногда сотрудники привозили бумаги на подпись.

Сергей Павлович не представлял себе жизни вне работы. Что такое отдых? На юге, в санатории – процедуры, прогулки с Ниной, кино по вечерам, иногда танцплощадка. А через несколько дней – телефонные звонки в Москву, из Москвы. Иногда в санатории были свои – Козлов, Бушуев, Ключарев, Ивановский. О чем говорил с ними при встрече? Конечно, о жизни, то есть о работе.

Случались воскресенья, когда он все-таки оставался дома – долго спал, вставать не торопился, размеренно завтракал, опять укладывался в постель, прихватив газеты и журналы, засыпал. Не любил оставаться дома один, Нина должна быть рядом. Он не делал различия между праздниками и буднями. Мечтал написать книгу воспоминаний.

Королёв, безусловно, входил в научно-техническую элиту страны. Да, у него были приличные доходы, он не нуждался, но богат не был, не делал накоплений. Домом в Останкино его наградило правительство, но льгот не предоставило. И Сергей Павлович платил большие деньги и за сам дом, и за участок, на котором он стоит. В доме Королёва стояли телевизор и магнитофон отечественного производства, хотя конструктор вполне мог позволить себе немецкую или японскую технику. Мебель была добротная, но не антикварная, библиотека большая, но раритетов в ней не числилось. Королёв ничего не коллекционировал, вещи не имели власти над ним. Если покупал картину, то не из-за имени художника, а потому, что понравилась. Помогал матери.

К одежде Сергей Павлович был равнодушен, галстуков не любил, одевал лишь в официальных случаях, если начинал носить костюм, то привыкал к нему, считал «счастливым» драповое пальто, с которым были связаны удачные старты. Вообще был суеверным, разбитое зеркало – к несчастью, носил в кармане две копеечные монетки на счастье. Однажды нашел подкову, повесил ее на дерево у останкинского дома. Был неприхотлив в еде. По вечерам на работе секретарь приносила ему в кабинет чай с лимоном и бутерброд – черный хлеб с толстым куском вареной колбасы, которую он называл «собачьей радостью».

Сергей Павлович всегда считал, что каждый новый космический старт должен быть сложнее предыдущего. После приземления Юрия Гагарина увеличили продолжительность полета, после Титова – пересмотрена программа тренировок вестибулярного аппарата. В третий раз Королёв задумал полет двух кораблей на четверо суток. Полетят Андриян Николаев и Павел Попович. Старты состоялись 11 и 12 июля 1962 года. Космонавты быстро установили между собой двухстороннюю радиосвязь. На земле хотели узнать – увидят ли они друг друга во время полета. Параметры двух орбит были очень близки, но у корабля Поповича скорость была на 360 километров в час больше, чем у корабля Николаева. Для космоса это небольшая разница. И хоть корабль Поповича должен был уйти вперед, какое-то время космонавты могли видеть друг друга. Так и случилось. Когда они приблизились на расстояние примерно в шесть километров, Павел Попович первым произнес: «Вижу тебя, „Сокол“»! Корабли посадили в один день с интервалом в шесть минут. Выводы Королёва: в космосе можно летать долго, техника не подвела.

В те времена в газетах и журналах много писали о космонавтах, по радио и телевидению, казалось, говорили только о них. Вчера еще никому не известных летчиков окружала всемирная слава. О существовании же Королёва почти никто не знал. Шофер Александр Леонидович Репин однажды спросил у Главного, когда же его рассекретят? Королёв ответил, что как только умрет, сразу все о нем и узнают. Безвестность порой угнетала его. Что сделал Королёв для космонавтики, и что для нее сделали молодые летчики – по большому счету вклады несоизмеримы. Это уязвляло. Но грифы секретности, отсутствие имени в адресной книге, номера вместо названий, охрана полигонов – это нравилось. Всю жизнь, работая на оборону, Королёв соблюдал правила игры – никогда не приносил домой секретных документов, не вел дневников, не вносил лишнего в записные книжки. Он мог рассказать жене о людях, о спорах – и ничего больше. Нина Ивановна знала, что готовится полет человека в космос, и все, никаких деталей. Вот так противоречиво – и нравилось, и угнетало.