Елена Кочемировская - 10 гениев, изменивших мир

В частности, Д. И. Писарев отрицал ценность умозрительного знания и восхвалял естественные науки – и это было близко самоучке Циолковскому, стремившемуся все попробовать «на зуб». Правда, изобретатель был не настолько радикален, как публицист, который сводил науку к описанию непосредственно наблюдаемых фактов и все же признавал ценность теоретического знания. Однако он был согласен с Писаревым в том, что только естественные науки могут дать знания, необходимые для процветания человечества, а носителем прогресса является интеллектуальная элита – представители умственного труда, образованное и мыслящее меньшинство. Эту идею Циолковский постоянно развивал, она стала краеугольным камнем его евгенической по сути концепции об устройстве человеческого общества, представленной в брошюре «Горе и гений» (1916).

Писарев видел идеал социального устройства в том, чтобы неимущие могли собственными руками зарабатывать себе пищу. И снова Циолковский был согласен – он и сам представлял идеальное общество именно так.

Писарев пришел к мысли о вредоносности искусства (отвлекает от изучения естествознания, а значит, и от социального прогресса). Оправдать существование искусства может только популяризация с его помощью естественнонаучного знания – и Циолковский стал писателем-фантастом, пропагандистом космических полетов, а ценность поэзии не признавал до конца своих дней.

В книге «Простое учение о воздушном корабле и его построении» Циолковский писал: «Систематически я учился мало… я читал только то, что могло помочь мне решить интересующие меня вопросы, которые я считал важными…». А важными ему казались вопросы чрезвычайно интересные. Нельзя ли практически воспользоваться энергией Земли? Нельзя ли устроить поезд вокруг экватора, в котором не ощущалась бы сила тяжести? Нельзя ли конструировать металлические аэростаты, вечно носящиеся в воздухе? Нельзя ли эксплуатировать в паровых машинах высокого давления мятый пар? Нельзя ли применить центробежную силу, чтобы подняться за атмосферу, в небесные пространства? «И я придумал такую машину, – сообщал Константин Эдуардович в автобиографии. – Я был в таком восторге от этого изобретения, что не мог усидеть на месте и пошел развеять душившую меня радость на улицу. Бродил ночью час-два по Москве, размышляя и проверяя свое открытие. Но, увы, еще дорого́й я понял, что я заблуждаюсь. Однако недолгий восторг был так силен, что я всю жизнь видел этот прибор во сне: я поднимаюсь на нем с великим очарованием».

Откуда же у молодого человека такой неподдельный интерес к возможности межпланетных путешествий? По-видимому, дело состояло в следующем. Циолковский целые дни проводил в Чертковской (в то время – Румянцевской) библиотеке. Коллекция книг здесь была первоклассной: в нее поступали «по экземпляру всего в России печатаемого, гравируемого и литографируемого как частными лицами, так и казенными ведомствами… по экземпляру фотографируемых в России рукописей и книг… конфискованных или удержанных цензурными учреждениями или таможнями заграничных изданий». В читальном зале Румянцевской библиотеки бывали Л. Н. Толстой, Ф. М. Достоевский, Д. И. Менделеев и многие другие.

Но главное было даже не в этом – дежурным при зале последнюю четверть XIX века (с 1868 года) был «идеальный библиотекарь» Н. Ф. Федоров, «друг Толстого и изумительный философ и скромник», как писал о нем К. Э. Циолковский. Благодаря Федорову Константин Эдуардович глубоко воспринял и активно проповедовал идею даже не о возможности – о неизбежной необходимости освоения космического пространства человеком. И хотя главная работа «идеального библиотекаря» «Философия общего дела» была опубликована только после его смерти, в 1904 году, рукопись имела хождение еще при жизни Федорова. Ее, по-видимому, читал и Константин Эдуардович: сравнение федорианства (философии его автора) и работ ученого показывает, что создатель ракетной теории был во многом единомышленником и продолжателем «загадочного мыслителя», как называл Федорова выдающийся русский философ С. Булгаков.

В своем труде Н. Ф. Федоров высказывал мысль о том, что «Земля – только исходный пункт. Поприще для человека – целое мироздание». Он призывал к объединению всего человечества для борьбы за высокие цели существования и считал свою концепцию подлинным христианством. Федорианство оказало влияние не только на Циолковского, но и на великих русских философов Н. Бердяева и В. Вернадского, а Лев Толстой гордился тем, что жил «в одно время с подобным человеком».

Впрочем, космическая философия Константина Эдуардовича тяготела не к христианству, а скорее к буддизму. Во многом это связано с тем, что основную часть своей творческой жизни ученый провел в Калуге – центре русского теософского движения, где печатались отечественные и переводные книги по теософии и восточной мистике. «О том, что Циолковскому были близки восточные идеи, свидетельствует хотя бы его очерк «Нирвана», вышедший в 1914 году, – пишет в своей статье «Циолковский и атеизм» отец Александр Мень. – Мысли, очень близкие к буддизму, он высказал и в брошюре «Ум и страсть» (1928), изображая идеальное существо, лишенное страстей, и почти дословно повторяя некоторые места из буддийской священной литературы».

Плодом совместного влияния федорианства и восточной мистики явилась «космическая религия», которую Циолковский называл «монизмом». В частности, в учении была представлена идея о духовном блаженстве атомов, на которые распадается человек после смерти. Ученый считал, что одухотворенность присуща всей природе, каждому атому, и верил в существование разумных нематериальных обитателей космического пространства. Вселенная, согласно его учению, восходит к Высшей Причине: «То, что происходит и развивается, – писал он, – ход этого развития – зависит от начальной Причины, вне природы находящейся. Значит, все зависит от Бога. <���…> Бог есть причина всех явлений, причина вещества и всех его законов». Однако представление о божественном у Циолковского довольно своеобразно. В 1925 году он выпустил в Калуге специальную брошюру «Причина космоса» с обоснованием своего богопонимания. Книга эта, по понятным причинам, малоизвестна, и отец Александр Мень цитирует ее заключение, опущенное в переиздании 1986 года: «Причина несоизмерима со своим творением, так как создает вещество и энергию, чего космос не в силах сделать. Для нее ограничено то, что даже для высочайшего человеческого ума безначально и бесконечно. Космос для нее определенная вещь, одно из множества изделий Причины. <���…> Причина создала Вселенную, чтобы доставить атомам ничем не омраченное счастье. Она поэтому добра. Значит, мы не можем ждать от нее ничего худого. Ее доброта, счастье, мудрость и могущество бесконечны по отношению к тем же свойствам космоса».