Сборник статей - Личности в истории. Россия

В родном городе все считали Иисуса простым сыном плотника. Когда Иисус рассказал землякам, кто он такой на самом деле, они очень смеялись. Разве может сын плотника быть сыном Бога?

У этой реки где-то точно должен быть брод. Его надо найти.

…Я иду по вечернему городу и думаю об Иванове, о ближайших выходных – надо обязательно досмотреть его гениальную серию «Библейских эскизов», с которых он хотел делать фрески будущего великого храма, думаю о том, как соединились в его живописи искусство Западной Европы, Древнего Египта и Ассирии, о том, что надо учиться смотреть и слушать.

Вхожу в метро. Ищу глазами моего святого странника, но его нет. Наверное, ушел куда-то по своим неведомым дорогам. Может быть, мы еще встретимся?

Что может быть «проще» картин Левитана? Но как трудно о них говорить! Ими легче любоваться, отдаваясь их необъяснимому очарованию: большая дорога, лесок, весна, талый снег, прозрачные речки, березовые рощицы, монастыри при розовом утреннем или вечернем свете, летнее утро… Как все знакомо, как близко. Вот через эту «березовую рощу» я ходила от станции на дачу. А когда наступало время «золотой осени», мы с отцом собирали подосиновики в этом леске – слева, за которым проходит железная дорога, а за ней старое деревенское кладбище, а дальше соседняя деревня – там, в изумрудном поле, где земля сходится со студеным, лазурным осенним небом. Там, над полем, по утрам всходит солнце. Там из рассветного тумана мне навстречу вышли лосиха и лосенок… И меня совсем не смущает, что «Золотая осень» написана не в «моей» деревне. Левитан – это пронзительное чувство Родины, моей маленькой родины.

Картины Левитана – о давно знакомом. Разве не писалось все это и до него? И не будет ли писаться до бесконечности? Мало ли у нас было художников, правдиво писавших природу? Но так проникает в сердце, так пленяет меня только Левитан. Он заставляет вновь переживать, перечувствовать настроения, состояния, охватывавшие меня среди природы. Его картины не виды местностей, не география, но сама русская природа с ее неизъяснимо тонким очарованием, тихая, скромная, милая русская природа.

В. Серов.

Портрет художника Исаака Левитана

И. Левитан. Весна. Большая вода.1897 г.

Сейчас трудно поверить, что появление русского лирического пейзажа, пейзажа «настроения» связано исключительно с именем Левитана. «Как бы в насмешку над национализмом именно еврейскому юноше открылась тайна самой сокровенной русской красоты» (А. А. Ростиславов). Левитан – художник русский, но не в том русский, что он из каких-либо патриотических принципов писал русские мотивы, а в том, что он понимал тайную прелесть русской природы, тайный ее смысл, понимал только это, зато так, как никто. Во всей русской живописи лишь три-четыре художника обладали этим даром. Левитан, Серов, Коровин и Нестеров – вот мастера, сумевшие передать истинную красоту русской природы; до них – одинокая картина Саврасова да некоторые «фоны» в картинах Венецианова.

Левитан любил природу как-то особенно, до слез. Это была даже и не любовь, а влюбленность… Влюбленность всегда идеализирует возлюбленное и видит в нем все самое прекрасное, совершенное. Его пейзажи – это идеализация, зачастую очень «придуманная», но как убедительна, как благородна она и естественна. Глядя на его картины, ощущаешь, что в природе все именно так, но только более запутанно, с большим количеством совсем ненужных деталей. Мастер упрощения форм, обобщения, Левитан не «списывал» природу, он ее творил.

Любовь к природе и особая чувствительность к ее состояниям были присущи ему с детства. Он с ранних лет любил бродить по полям и лесам, подолгу созерцать закат или восход, а когда наступала весна, совершенно преображался и суетился, волновался, его тянуло за город, куда он убегал всякий раз, как на это выдавалось хоть полчаса. К растениям, цветам и деревьям относился как к братьям нашим меньшим, способным чувствовать, радоваться, тянуться к солнцу в дни весны, грустить, роняя листву перед наступлением холодов. Был чужд он и всему чрезмерному, кричащему. Неслучайно он почти не писал жаркие летние дни, предпочитая мягкую игру света. Влекли, вдохновляли Левитана не столько сила и красота солнечного света, даруемая им яркость красок, сколько состояния природы особенно близкие сокровенной жизни человеческого духа. «Я никогда еще не любил так природу, не был так чуток к ней, никогда еще так сильно не чувствовал я это божественное нечто, разлитое во всем, но что не всякий видит, что даже и назвать нельзя, так как оно не поддается разуму, анализу, а постигается любовью. Без этого чувства не может быть истинный художник. Многие не поймут, назовут, пожалуй, романтическим вздором – пускай! Они – благоразумие… Но это мое прозрение для меня источник глубоких страданий. Может ли быть что трагичнее, как чувствовать бесконечную красоту окружающего, подмечать сокровенную тайну, видеть Бога во всем и не уметь, сознавая свое бессилие, выразить эти большие ощущения» (И. Левитан).

Многое в его творческом и духовном облике определила среда, в которой он формировался как художник. Аполлинарий Васнецов утверждал, что Левитан – «продукт Москвы, воспитан Москвою», говоря, конечно, о душе, традициях московской культуры. Стремление к целебной близости с природой жило в XIX веке и в московской литературе, и в поэзии, и в музыке: лучший пример – симфонии из серии «Времена года» Чайковского, а в драматургии – «Снегурочка» Островского.

Чувство глубокой метафизической связи души с родной русской природой было характерным качеством московской школы живописи и в 1860–1870-е годы, когда ее лицо во многом определяли учителя Левитана – Алексей Саврасов и Василий Перов.

Саврасов был замечательным, вдумчивым, душевным педагогом. Причем секретом его влияния на молодежь была не столько методика преподавания, сколько способность вдохновлять учеников, которые, охваченные восторженным поклонением природе, сплотившись в тесный кружок, работали не покладая рук – и в мастерской, и дома, и на природе. С первыми теплыми солнечными весенними днями вся мастерская спешила за город и среди тающих снегов любовалась красотой пробуждающейся и обновляющейся жизни. Расцветал дуб, и Саврасов, возвещая об этом как о грандиозном вселенском событии, вбегал в мастерскую и уводил с собой молодежь туда, в зеленые рощи и поля. Константин Коровин – близкий друг Левитана в те годы – вспоминал, как Саврасов, «этот величайший, проникновенный артист с умным и добрым лицом, любил учеников своих всем своим сердцем». Учил тому, «что искусство и ландшафты не нужны, где нет чувства… Только любя природу, учась у нее, можно найти себя». Левитан искренне и благоговейно любил Саврасова, и тот заметно благоволил к талантливому ученику. Занятия с Саврасовым были благотворны для многих учеников, но именно в Левитане он нашел наиболее родственную натуру. Говорили, что только ему Саврасов передал «тайну мотива».