Павел Кодочигов - Все радости жизни

— И я потружусь, «пока видно», — пообещал Александр Максимович.

Александр Данилович хотел было возразить; зачем ему свет, если не видит, но вовремя понял шутку и только хмыкнул.

Отношения с соседями сложились хорошие. Увидели они в новеньких не дачников, которым лишь бы выпить да закусить, на солнышке среди бела дня пожариться, а под стать им тружеников. Сельский житель таких уважает. Возьми при нем лопату, топор ли или просто из колодца ведро воды добудь, он тут же поймет, на что ты способен, и характеристику на тебя нарисует.

Александр Максимович продолжал разбирать печь. Дело привычное. Давно уже, когда сын не старше внука был, задумал он по примеру Полухина (тот его и подбил) строить дом, просторный, под круглой крышей, и чтобы помимо всего прочего были в нем комната для Юры и кабинет для самого. Родственники — а тогда еще все многочисленные братья и сестры отца были живы — вначале посмеивались:

— Куда тебе! Рабочих найдешь, и мы поможем, но ведь, хозяйский глаз все равно нужен. Живи пока, а когда-нибудь и квартиру с теплой уборной получишь.

Но он загорелся:

— Буду строить! Жена — «за», ее слово для меня закон, а законы я привык уважать. У нее, кстати, и глаза есть… Если что не по уму сделаете, «бюро» собирать будем, наказывать.

Сруб был почти закончен, плотники наседали, чтобы ямы под фундамент быстрее готовил, а никто за эту тяжелую работу не брался, да и без нее порядком в долги влезли, и решил он сам копать траншею. Попросил, правда, сделать разметку и натянуть по бокам проволоку. И выкопал длинными весенними вечерами любопытным на удивление и себе в удовольствие и ликовал как маленький, что успел к сроку и что похвалили его за качественную работу плотники. Его возможности они оценили быстро, и потом только и слышалось: «Хозяин, тащи доски сюда!», «Пока мы тут, ты рамы, рамы давай в дом вноси!», «Мох достал, хозяин? Волоки к этой вот стене — конопатить будем. Да пошевеливайся туды твою…» Чего он тогда не переделал, какие тяжести не перетаскал, но больше всего замаялся с печью. Никак не шла — дымила, а не грела строптивая иностранная голландка. Три раза перекладывал ее печник, а «хозяин» столько же раз разбирал, очищал кирпичи от засохшего уже раствора, аккуратно, под руку мастеру, складывал, готовил и таскал, под руку же, новый раствор да угощал папиросами. Все работы прошел. Банная печурка — это что! Александр Максимович быстро добрался до проржавевшего котла, поднатужился, вытащил его во двор, чтобы не запнуться ненароком.

Вернулся в баню — кирпич к кирпичу продолжала расти стопка.

Кирпич к кирпичу… Так и жизнь наша. Укладываем мы свои кирпичики едва ли не со дня рождения один к одному — то массивные, то почти крохотные, то хотя и большие, но легковесные, как крымский туф-камень, а порой и вовсе никуда не годные — за что позднее до самой смерти стыдно бывает. Какого материала больше пойдет, такова и крепость возводимого дома окажется, но это чаще всего к старости узнается, когда уже ни переделать, ни укрепить.

Камаев самый нужный кирпич заложил в военном сорок третьем году. Сначала этот кирпич выпирал, казался чужеродным, потом Александр Максимович, тогда еще Саша, сумел его и заподлицо подогнать, чтобы фасад не портил.

Университетский гардеробщик давно приметил светловолосого, с крутым говорком парня. Был парень слепой, одет бедно, по-деревенски. Лицо всегда озабочено. Говорили, что тоже сдает экзамены. (?!) В день зачисления парень спускался по лестнице совсем другим.

— Неужто сдал? — не удержался гардеробщик.

— Не верите? А это что? — Саша с удовольствием достал из кармана пиджака студенческий билет..

— Надо же! Поздравляю!.. — опешил гардеробщик.

— Спасибо! — поблагодарил Саша, еле сдерживаясь от рвущейся изнутри радости.

Он зачислен! За-чис-лен! В это плохо верилось и ему самому, однако все волнения лета — сдаст, не сдаст? — бессонные ночи последних недель, иссушающая душу зубрежка — все позади! Он студент! Через пять лет закончит университет, станет преподавателем истории… Попросится в Шадринск, в свою школу (как только Раю уговорить? Ну, обойдется, поди, время еще есть…) и уж постарается, чтобы его ученики тоже пошли в вузы. Он убедит, докажет, что слепые могут не только валенки катать и делать щетки. Надо лишь захотеть, поверить в себя!

Саша пересек улицу Вайнера, ступил на брусчатку площади 1905 года, вышел к плотинке и постоял там, приходя в себя и слушая город. За спиной грохотали трамваи, проносились машины, шуршали шаги прохожих. С пруда доносились удары весел и голоса ребятишек. Где-то вдали, на ВИЗе наверное, что-то тяжело ухало. Мощный репродуктор доносил голос Левитана.

Саша двинулся дальше, вышел к почтамту. Еще квартал прямо — и поворот на улицу Карла Либкнехта. В середине ее, напротив библиотеки, общежитие. Он поднимется на второй этаж, пройдет коридор и… дома.

Саша жил в небольшой и потому считавшейся привилегированной комнате. Кроме него и Пети Борискова в ней обитали Паша Бубнов, высокий и тощий парнишечка; Наум Дукельский, самый старший из всех, лет тридцати, он учился на филологическом и на том же факультете преподавал латынь; Юрий Абызов, аккуратный и очень усидчивый демобилизованный сержант. Рядом с койкой Бубнова и напротив Дукельского спал Сергей Лапин, удивительно мягкий и душевный человек. Саша узнавал его по поскрипыванию корсета. Лапин был ранен в позвоночник на Ленинградском фронте, перенес первую блокадную зиму и все еще, сколько бы ни ел, чувствовал голод. Впрочем, голодными были все, но Лапин особенно, и потому на приглашения к общему столу неизменно отвечал: «Спасибо, я сыт».

Поселился Саша в этой комнате благодаря Борискову. До этого в ней жил студент Рыбаков. Денег у Рыбакова почему-то было много, продуктов тоже. Готовил на плитке неторопливо, ел подолгу и часто — хоть из комнаты убегай. Надоело Борискову глотать голодную слюну, и он объявил:

— Приехал слепой парень. Поселим его у нас, а Рыбакова я выдворю.

При всеобщем одобрении Борисков перетащил койку Рыбакова в большую комнату, добыл у коменданта другую, привел Сашу и сказал:

— Будешь жить с нами. Ребята не возражают…

Саша дошел до общежития, присел на ступеньки каменного крыльца — захотелось вдруг отдохнуть как дома — и задремал. Разбудил его Борисков:

— Ты что, хлебнул на радостях и заснул, как солдат на посту?

— Да нет, хотел передохнуть немного, все забыть…

— Нашел место! Идем домой… Вот твоя кровать. Ложись. Постой-ка, ты есть хочешь?

— Спасибо! Завтра поеду домой.