Анатолий Терещенко - Женское лицо СМЕРШа

В общем, Россия стояла на пороге гражданской войны, в которую хотели ввергнуть её народ политиканы. Но вот, что удивительно, ни с той, ни с другой стороны в сшибке не погиб ни один чиновник, ни один депутат. Пали смертью праведников люди честные, верившие в незыблемость верховенства Закона над Правом, в святость слов, записанных в неотмененной народом Конституции. Пали Великие люди Великого народа.

Но вот в книге «Крестный путь России» генерал Н. Леонов, депутат Госдумы, приводит слова из повести И. Бунина «Деревня». Кстати, это одно из коренных произведений сорокалетнего в то время писателя — зрелого мастера слова, писавшего явно без юношеской запальчивости и старческого плоскостного здравомыслия:

«Какой же это великий народ, если он всю свою историю просидел в грязи, в курных избах, ходил в лаптях, ел хлеб с мякиной не каждый день, давил тараканов, спивался и терпел, терпел без конца всю бездну творимого над ним насилия. Только и было великого: терпение да подчинение».

«А ведь во многом он прав! — говорит Леонов. — Как и ему, мне жаль расставаться с иллюзией о своей принадлежности именно к великому народу. Власть в страшные 90-е годы безусловно обращалась с русским народом не как с великим, а как с безответным стадом трусливых и жадных скотов».

В черные дни зловещего октября 1993 года правители были слепы и глухи, они стояли по разные стороны баррикад на своей родной ими же истерзанной земле. Поэтому в тот миг Виктор Павлович отчетливо вспомнил слова:

Что там и здесь между рядами

Звучит один и тот же глас:

Кто не за нас — тот против нас!

Нет безразличных: правда — с нами!

А я стою один меж них

В ревущем пламени и дыме

И всеми силами своими

Молюсь за тех и за других …

Так мог сказать только Максимилиан Волошин.

Добрые люди молились, чтобы из сшибки политиканов не началась гражданская война.

Мы все обманулись, нас всех обманули. Власти дрались за место под солнцем, а пострадали простые люди. Конституции нет. Парламент разгромлен. Оппозиция притихла. Лжедемократы хотят сильной руки. Либералы заняты дележом госсобственности.

Нет, такая рука ни сейчас, ни потом не поможет обществу.

Нынче нужна не твердая рука, а умная, трезвая, думающая голова!

А ещё Виктор Павлович поверил в мысль, что когда-то придет время и будет правый суд над мерзавцами-политиками, допустившими столичное позорище расстрелом Парламента с танковых орудий и горами трупов в черных целлофановых пакетах, вывозимых из сгоревшего парламента самосвалами на баржи. По слухам, они ночами причаливали к набережной, и в трюмы ссыпались убиенные властью неповинные граждане.

Как не вспомнить великого Грибоедова, устами грубияна Чацкого, сказавшего:

Где, укажите нам, отечества сыны,

Которых мы могли принять за образцы?

Не эти ли — грабительством богаты …

«Те, кто затеял, не были «отечества сыны», они думали лишь о корытах, о карманах, о корысти! — размышлял Малоземов. — Быть им проклинаемыми людьми во время жизни и после смерти».

Зинаида Сергеева жила в Москве у сына Петра — доцента авиационного института и его жены Дарьи Ивановной — учительницы средней школы. Внук Олег заканчивал среднюю школу.

Ветеран войны тоже восприняла расстрел Парламента как очередную ельцинскую загогулину, отмеченную кровью, калеками и трупами.

Скучно было сидеть дома одной, и она напросилась в гости к Лиде и Виктору. Позвонила в Крюково, ставшем Зеленоградом.

— Лида, это ты? Зина тебя беспокоит. Как вы там живете, зеленоградские москвичи? — представилась таким образом Зина Журавлева.

— Откуда тебе известно, что у нас столичная прописка?

— Весь мир уже знает, а ты у меня спрашиваешь, — заметила подруга. — Хочу вас проведать. Когда можно?

— Да хоть сейчас, мы как пионеры, готовы всегда. Хочешь, завтра?

— Во сколько?

— К обеду — полудню.

— Непременно буду.

Утром умылась, перекусила бутербродом с чашечкой кофе, оделась, зашла в магазин, купила небольшой торт и поплелась к станции метро, чтобы попасть на Ленинградский вокзал.

По ветеранскому удостоверению получила бесплатный билет, чему была искренне рада и благодарна нынешнему руководству страны за социальную заботу о стариках.

Машинист объявил конечный пункт доставки пассажиров электрички с перечислением остановок, — Рижская, Останкино, Петровско-Разумовское, Моссельмаш, Ховрино, Левобережье, Химки, Планерная, Новоподрезково, Подрезково, Сходня, Фирсановка, Малино и, наконец, Крюково (Зеленоград). Какие знакомые и дорогие с детства места. Защемило в сердце от воспоминаний довоенных и послевоенных поездок в Москву в пору студенческой юности и после возвращения с фронта, когда она с мужем приезжали к матери и на могилу к отцу.

Сейчас в Крюково остались только родительские могилы на одном из местных кладбищ под названием «Рожки», да приблизительное место стояния отчего дома. Все застроено многоэтажными корпусами, поэтому трудно ориентироваться в каменных джунглях.

Рядом и напротив сидела щебечущая молодежь, опутанная черными и белыми проводами с наушниками в ушах. Одни что-то молча слушали, наверное, явно не новости, а музыкальные мелодии. Это она определила по чмоканьям губами и как у хасид кивками головы в такт любимых мелодий. Другие с остервенением щелкали по клавиатуре мобильников, увлеченно играя с виртуальным противником. Третьи ржали, рассказывая очевидно смешные истории.

— Чего бабка загрустила? — обратился один юнец, сидевший напротив, на уставившуюся в окно Зинаиду Сергеевну.

— А чему радоваться? Годы жмут, сгибают, выпивают жизненные соки. Печать времени — самая неизгладимая печать.

— Фу, какой пессимизм! — аппетитно жуя жвачку, заключил визави. Малость отвлекшись вопросом, он снова начал по-лошадиному кивать головой, в такт музыки, бьющей по ушам из наушников. Звук был, очевидно, приличный, потому что даже страдающая остротой слуха Зинаида Сергеевна улавливала музыкальные брызги, вылетающие из неплотно прижатых черным оголовьем огромных наушников.

Она посмотрела по сторонам — почти у каждого пассажира что-то торчало в ушах. «Это мода, — заключила она. — И ничего с ней не поделаешь. Молодежь первая улавливает ее. Конечно, удобно, мобильно, доступно включить и слушать то, что тебе нравится. Но главное, что слушать? От этого зависит развитие человека как личности. У них теперь самостоятельные ценности. Боюсь, что эти ценности нам навязываются извне, а там не все так однозначно. У многих из молодых, я замечала, морщины на сердце появляются раньше, чем на лице. Ах, время, время! Молодость — это предисловие к жизни, а старость — послесловие, поэтому наше поколение, третье уже из прошлого, не может быть похоже на современное. Старость подобна сему, что уменьшается, молодость — всему, что нарастает. Им расти и строить, но что строить?!»