Олег Гриневский - Перелом. От Брежнева к Горбачеву

— Нет смысла говорить о Стокгольме — ничего, кроме критики, положение дел там не вызывает. Я не удовлетворен работой главы делегации в Стокгольме. Он выступает в роли регистратора событий. Инициативных предложений не вносит — поэтому и нет прогресса на переговорах. Нас тревожит большой разрыв между предложениями, заявленными с трибуны съезда партии, и тем, что лежит на столе переговоров. Это мы чувствуем и глубоко переживаем. Найдем ли мы выход из тупика на переговорах — не знаю.

Вот с таким горьким напутствием, но опять без директив, делегация уезжала в Стокгольм на предпоследний XI раунд переговоров.

Прилетев в Стокгольм, мы ждали с нетерпением, что в Москве вот— вот грянут гром и молнии: Горбачев, наконец, рассердится и накажет нерадивые ведомства, которые не выполняют его указания.

Но Москва молчала. А из полунамеков в телефонных разговорах с МИДом было видно, что импульсов из Кремля нет, и борьба вокруг наших директив на Пятерках постепенно угасает. Между тем, если вычесть перерывы, до финиша оставалось всего девять недель чистого переговорного времени. Американский, английский, французский и немецкий послы буквально осаждали советскую делегацию, предлагая начать выработку развязок. Но наши директивы были для зондажа, а не для ведения переговоров. Посол Гашиньяр был в недоумении:

— На прошлой сессии, — говорил он, — нам казалось, что мы начали деловой разговор о фактической договоренности по ВВС с параметром в несколько сот самолето — вылетов. А теперь ваши представители снова говорят о самостоятельных и функциональных учениях ВВС. Это что, откат назад?

А я не мог сказать ему ни да, ни нет, и только приветливо улыбался, советуя не спешить. А как не спешить, когда времени для выработки соглашения совсем не осталось? Тогда и родилось решение написать телеграмму в Москву: показать ситуацию, в которой мы оказалась, и предложить глубокие развязки, если даже с ними не будут согласны другие члены делегации. Так я и сделал. 16 июня собрал членов делегации и показал им проект.

«Имеющиеся у делегации директивы не обеспечивают выход на достижение договоренности в Cтокгольме. Они не дают развязок основных и нерешенных проблем, и на их основе нельзя установить взаимопонимание с теми западноевропейскими странами, даже нейтральными, которые проявляют заинтересованность в укреплении безопасности и разоружении в Европе.

С учетом этого представляется необходимым внести в нашу нынешнюю позицию ряд корректив, которые позволили бы нам в сотрудничестве с европейскими странами повести дело к выработке итогового документа в Стокгольме. В этом случае США были бы поставлены перед альтернативой: либо пойти на договоренность в Стокгольме, либо взять на себя всю полноту ответственности за провал Конференции».

Далее излагались конкретные предложения об уведомлении о деятельности сухопутных войск с порога в 12 — 16 тысяч человек и 300 — 400 танков, обязательная посылка наблюдателей с порога 18 — 20 тысяч человек и другие серьезные подвижки. [166] Чтобы избежать повторов, я их здесь не привожу, так как они легли в основу директив, утвержденных на Политбюро 26 июня, и о которых будет идти речь ниже.

Эта телеграмма, напечатанная в виде исключения на машинке, ходила по кругу, и чем ближе к концу, тем больше мрачнели лица членов моей делегации. Впрочем, ничего другого ожидать было нельзя.

— Если согласны, хотя бы в принципе, — сказал я, — давайте обсуждать и подписывать. Если нет — я направляю ее в Москву за своей подписью. Но я не буду вести дело за вашей спиной и хочу, чтобы все это знали.

Генерал Татарников сказал, что не может подписаться под таким документом. В тот же вечер я направил телеграмму в Москву за одной своей подписью. Но, откровенно говоря, не ждал быстрого ответа, тем более такого:

«Стокгольм. Совпосол (для тов. Гриневского). Вам надо прибыть в субботу, 21 июня, в Москву на несколько дней для участия в работе по подготовке предложений. 19 июня. Ковалев».

Творилось что— то непонятное. Такого еще в нашей практике не было.

В Москве я сразу пошел к министру. На этот раз он держался приветливо.

— Ваша телеграмма попала в самую точку. На нее обратил внимание Михаил Сергеевич. Он вызвал Зайкова и Ахромеева, дал нагоняй и велел в недельный срок подготовить директивы для делегации на основе выдвинутых Вами предложений. Теперь нужно отстоять эти позиции на Пятерке.

Однако даже из беглого знакомства с материалами ее последних заседаний, было видно, что, несмотря на нагоняй, минобороны ни на шаг не сдвинулось с позиций, которые оно занимало две недели назад. Поэтому на заседании Большой пятерки 21 июня рубка шла отчаянная.

Состав участников был тот же, и распределение ролей примерно тем же. Весь сценарий этого да и последующих заседаний был построен по сюжету деревенской драки, когда одна сторона улицы дерется с другой — что называется «стенка на стенку». Перед началом главные бойцы молча стоят друг против друга, поигрывая мускулами, а между ними носятся мальчишки — подростки и задирают обидными словами. Кто— нибудь из бойцов обязательно не выдержит и даст подзатыльник распоясавшемуся хулигану. Тут же с противоположенной стороны выдвинется мощная фигура — ты чего маленьких обижаешь? И начинается драка.

Так было и на Большой пятерке. Только роль мальчишки — задиры приходилось исполнять мне. Маршал Ахромеев, человек горячий и вспыльчивый, обычно не выдерживал и бросался меня отчитывать. Тут же вступались два дюжих молодца — Шеварднадзе и Зайков. Вес у них был потяжелее — члены Политбюро. Кроме того, за ними маячила фигура самого — Генерального. В общем, в тот день до позднего вечера шла драка, но каких— либо новых аргументов приведено не было. В конце концов, Ахромеев сдался. Правда, Шеварднадзе пытался иногда и убеждать:

— Поймите, никто не будет верить нашим широкомасштабным инициативам по ликвидации ядерного оружия и глубоким сокращениям обычных вооружений, если не удастся решить сравнительно простые и скромные задачи, связанные с выработкой мер доверия на Стокгольмской конференции. Теперь, после Будапешта, все ждут, как будет осуществляться наша политика на европейском направлении, и поэтому внимание сейчас концентрируется на Стокгольме. Успех или неудача там преподносятся как пробный камень претворения наших инициатив на центральном направлении — возрождения разрядки и оздоровления международного климата.

И тут Корниенко задал коварный вопрос:

— Скажите, а как обстоит дело с неприменением силы? Удалось ли конкретизировать и придать действенность этому обязательству? Я просмотрел согласованные формулировки –в них нет ничего нового. Но простое его подтверждение едва ли будет способствовать оздоровлению международного климата.