Николай Павленко - Лефорт

Чтобы посмотреть, как он танцует, я попросила г. Лефорта назвать своих музыкантов, которые пришли после ужина. Но он не хотел начинать, потому что у него не было перчаток, и велел их искать по своему поезду, но напрасно. Моя матушка танцевала с толстым комиссаром (Головиным. — Я. #.); против них Лефорт в паре с дочерью графини Платен и канцлер (Возницын. — Н.П.) с ее матерью; все это прошло очень степенно, и московский танец нашли очень красивым. Все были очень довольны царем, и он казался так же очень доволен…

P. S. Шут царя был также, он очень глуп, и мы умирали со смеху, видя как его хозяин, взяв метлу, стал ею чистить».

Больше проницательности при описании свидания проявила курфюрстина-мать Софья Ганноверская: «Мы испросили аудиенции у его царского величества (он везде соблюдает инкогнито, и все представительство возложено на его трех послов). Государь согласился нас принять и повидаться с нами в тесном кругу

Меня сопровождали моя дочь и три сына… Хотя Коппенбрюгге отсюда в четырех добрых милях, мы туда отправились с величайшей охотой. Коппенштейн ехал впереди нас, чтобы сделать все необходимые приготовления. Мы опередили московитов, которые прибыли только к 8 часам и остановились в крестьянском доме.

Вопреки нашим условиям, собралось такое множество людей, что царь не знал, как ему быть, чтобы пройти незамеченным. Мы долго вели переговоры. Наконец, мой сын был вынужден разогнать зрителей с помощью гвардейских солдат, и в то время, как послы подъезжали со свитой, царь проскользнул скрытой лестницей в свою комнату, потому что, чтобы попасть в нее, надо было бы пройти через столовую. Мы вышли в эту комнату, и первый посол г. Лефорт из Женевы служил нам переводчиком.

Царь очень высокого роста, лицо его очень красиво, он очень строен. Он обладает большой живостью ума, его суждения быстры и справедливы. Но наряду со всеми выдающимися качествами, которыми его одарила природа, следовало бы пожелать, чтобы его вкусы были менее грубы.

Мы тотчас же сели за стол. Г. Коппенштейн, исполнявший обязанности маршала, подал его величеству салфетку, но это очень его затруднило: вместо салфетки в Брандербурге ему подавали после стола кувшин. Его величество сидел за столом между моей дочерью и мною, имея переводчика с каждой стороны. Он был очень весел, очень разговорчив, и мы завязали с ним большую дружбу

Моя дочь и его величество поменялись табакерками. Табакерка царя была украшена его инициалами, и моя дочь очень дорожит ею. Мы, по правде говоря, очень долго сидели за столом, но охотно бы остались за ним и еще дольше, не испытывая ни на минуту скуки, потому что царь был в очень хорошем расположении духа и не переставал с нами разговаривать. Моя дочь заставила своих итальянцев петь; их пение ему понравилось, хотя он нам признался, что он не очень ценит музыку. Я его спросила; любит ли он охоту? Он ответил, что отец его очень любил, но что у него с юности настоящая страсть к мореплаванию и фейерверкам. Он нам сказал, что сам работает над постройкой кораблей, показал свои руки и заставил потрогать мозоли, образовавшиеся на них от работы.

После ужина его величество велел позвать своих скрипачей, и мы исполнили русские танцы, которые я предпочитаю польским. Бал продолжался до четырех часов утра. У нас было намерение провести ночь в одном соседнем замке. Но так как уже рассвело, то мы тотчас поехали сюда, совсем не спав, и очень довольны нашим днем».

Есть в письме старшей курфюрстины несколько слов и о Лефорте: «Было бы слишком долго перечислять вам в подробности все, что мы видели, — продолжает она. — Г. Лефорт и его племянник были одеты по-французски, тот и другой очень умны. Я не могу ничего сказать ни о двух других послах, ни о множестве князей, принадлежавших к свите царя. Царь, не знавший, что помещение не позволяло нам там оставаться, ожидал нас увидеть на следующий день. Если бы мы об этом были предупреждены, мы бы устроились так, чтобы остаться по соседству и повидаться с ним еще раз, так как его общество доставило нам много удовольствия.

Это человек совсем необыкновенный. Невозможно его описать и даже составить о нем понятие, не видав его. У него очень доброе сердце и в высшей степени благородные чувства. Я должна вам также сказать, что он не напился допьяна в нашем присутствии; но, как только мы уехали, лица его свиты вполне удовлетворились. Коппенштейн действительно заслужил превосходную соболью шубу, которую они ему подарили за то, что, и напившись, они были очень веселы и учтивы, но он получил почести победителя: трое московских послов совершенно потопили свой разум в вине перед отъездом».

Перу курфюрстины матери принадлежат еще два письма, в которых она возвращается к описанию свидания с царем. В первом из них она писала: «Я приукрасила бы рассказ о путешествии знаменитого царя, если бы я вам сказала, что он чувствителен к чарам красот. Но в действительности я не нашла у него никакого расположения к ухаживанию. И если бы мы не постарались так, чтобы его повидать, я думаю, что он и не подумал бы о нас. В его стране женщины обычно белятся и румянятся; румяна входят непременно в состав брачных подарков, которые они получают. Вот почему графиня Платен особенно понравилась московитам. Но, танцуя, они приняли наши корсеты из китового уса за кости, и царь выразил свое удивление, сказав, что у немецких дам чертовски жестокие кости».

Второе письмо тоже содержит любопытные подробности: «Мой добрый друг, великий царь московский, прислал мне четыре соболя и три штуки парчи, но они слишком малы, из них можно сделать только покрышку для кресла. В Амстердаме его величество развлекается, посещая кабачки вместе с матросами. Он сам работает над постройкой корабля; он знает в совершенстве 14 ремесел. Надо признать, что это необыкновенная личность. Я ни за что не пожертвовала бы удовольствием видеть его и его двор. У них четыре карлика; два из них очень пропорционально сложены и отлично воспитаны. Он то целовал, то щипал за уши своего карлика-фаворита. Он взял за голову нашу маленькую принцессу и два раза ее поцеловал, смяв совершенно ее бант. Он поцеловал также ее брата. Это — государь одновременно и очень добрый и очень злой, у него характер — совершенно характер его страны. Если бы он получил лучшее воспитание, это был бы превосходный человек, потому что у него много достоинств и бесконечно много природного ума» {129} 129 Богословский М. М. Указ. соч. Т. 2. С. 117—119 и след. См. также: Сборник писем и материалов Лейбница. С. 21; Герье В. Отношение Лейбница к России и Петру Великому. СПб., 1871. С. 18—19. .

После этого свидания Петр продолжил путь в Голландию. 31 июля он извещал Виниуса: «Сегодня отселе поедем, и чаем в будущий вторник быть в Галанскую землю» {130} 130 ПиБ. Т. 1.С. 185. .