Наталья Первухина-Камышникова - В. С. Печерин: Эмигрант на все времена

Печерин продолжал служить, пока мог ходить, но два последних месяца он провел в больнице Богоматери с заболеванием почек. Вернувшись в дом 47 по Доминик-стрит, он умер через два дня, 17 апреля 1885 года. Перед смертью он получил последнее причастие из рук бывшего коллеги-редемпториста о. Гарбисона. Печерина похоронили 20 апреля на старинном Гласневинском кладбище, невдалеке от больницы, где он служил, и дома, в котором прожил свыше двадцати лет. Вскоре сестры конгрегации поставили на его могиле памятник. На нем нет эпитафии. Сам Печерин считал, что история его жизни заключена в предсмертных словах папы Григория VII: «Я любил правосудие и ненавидел беззаконие и потому умираю в изгнании (Dilexi justitiam et odivi iniquitatem et propterea morior in exilio – лат.)» (Сабуров 1955: 480). Мак-Уайт считает самой подходящей эпитафией Печерину название герценовской повести – «Долг прежде всего». Но время показало, что самой точной окажется его собственная фраза: «У меня необходимо две жизни» (РО: 311). Замечательно, что знаменитые предсмертные слова изгнанного из Рима в XI веке папы Григория VII повторил 19 июня 1882 года умирая о. Иван Гагарин (Бешонер 2002: 197). Не столь существенно, произнес ли он их буквально в последнее мгновение, очевидно, что русские католики считали добровольное невозвращение на родину изгнанием и находили сходство между своей участью и изгнанием Григория VII за борьбу против пороков церкви его времени. Идея изгнания как кары за любовь к истине – одна из характерных в мифологии изгнанничества.

Печерин имел в виду, что одна его жизнь связана с Ирландией, а другая – с Россией, но он не мог предположить, что каждая будет иметь свое посмертное продолжение. Надежда остаться хоть одной печатной страницей на земле русской оправдалась, вплоть до предсказания, что его воспоминания будут печататься в периоды «перемежающегося либерализма». Но и опасения умереть в том краю, где «народ по своей простоте восхищается самыми посредственными качествами», отвращение к мысли, что его имя попадет в газеты, а на похоронах будут произносить надгробные речи, осуществились в такой гротескной форме, какой он не мог бы себе вообразить.

Гласневинское кладбище – одно из старейших в Дублине, там похоронены современники Печерина, среди которых он жил, кого сам провожал в последний путь. Там же покоятся многие люди, имена которых сохранились в истории. Во всех описаниях жизни Печерина упоминается, что его могила находится вблизи могилы Даниела О'Коннелла. Символично, что О'Коннелл, так же как Печерин, две страны считал своими: сердце свое он просил оставить в Риме, где была его духовная родина, на Гласневине покоится лишь его тело. Гласневинское кладбище превратилось в прекрасный парк, высокая каменная ограда отделяет его от городской улицы, потемневшие надгробные памятники, иногда покосившиеся, почти скрыты разросшимися деревьями, в аллеях кладбища царит тишина. В конторе кладбища можно получить карту, на которой обозначены могилы знаменитых людей, в их числе могила Печерина. На совсем потемневшем мраморе памятника начертано его имя и годы жизни. Но тела Печерина в этой могиле нет.

Если бы в России не вспомнили о Печерине, если бы сначала Гершензон, потом Франк, наконец Мак-Уайт не стали наводить о нем справки, не пытались бы получить доступ к архивным материалам ордена редемптористов, в ордене, наверное, никакого интереса бы не возникло к покинувшему его священнику прошлого века. Когда же внимание посторонних обратилось к одному из эпизодов истории ордена, первой реакцией было стремление «не выносить сора». Работая над биографией Печерина в начале 1970-х годов, Мак-Уайт пытался получить материалы из двух, как оказалось, равно труднодоступных источников – архивов Москвы и архивов ордена редемптористов. Схожим было и то, что, не отказывая прямо, представители обеих сторон – советский посол в Гааге и архивисты ордена – обещали помочь, но тянули, при разговоре мямлили, затягивали дело, иногда присылали по страничке, «играя в своего рода покер», как пишет Франку Мак-Уайт.

По мере того, как имя Печерина выходило из забвения, некоторые редемптористы решили, что отказ на его просьбу о возвращении в орден был неоправдан. Как объяснил мне совсем недавно в разговоре один из членов ордена, «время было такое, тогда люди редко сталкивались с иностранцами, а Печерин был, как бы это сказать, большой путаник, сейчас бы такого не случилось». Короче говоря, решили ошибку исправить. Инициатива исходила от историка ордена, отца Фредерика Джонса, который решил «компенсировать равнодушие к Печерину, проявленное орденом, особенно в последние его годы» [80], и вернуть о. Печерина, хоть и посмертно, в ряды членов ордена. 1 мая 1991 года на рассвете, в 5 часов утра, в присутствии представителей властей, была произведена эксгумация останков о. Печерина и совершено перезахоронение на участке, отведенном для редемптористского ордена на новом кладбище Динсгрейндж (Deansgrange) в бывшем Кингстоне, а сейчас дублинском пригороде Дин Лири (Dun Laoghaire). Сестер конгрегации, установившей памятник и владевшей участком, заранее не известили о перезахоронении («чтобы не огорчать»), но пригласили на посвященный этому событию парадный завтрак. Участок, где теперь зарыт прах Печерина, представляет собой залитую цементом гладкую площадку без единого дерева или цветка, на которой установлены небольшие каменные надгробия. На каждом – имена нескольких редемптористов, под ними покоящихся. Правда, на камне Печерина только его имя.

Когда-то он мечтал умереть и быть погребенным в Италии, потом, во время визита в Рим редемптористом, он возненавидел этот город, где, он чувствовал, «как будто домовой [его] душил» (РО: 293). Позднее, подавая просьбу о разрешении выйти из ордена, он написал, что хотел бы «умереть в таком месте, куда не доходит мирской шум, умереть безвестным среди безвестных, чтобы никто в мире не знал, жив я или мертв» (РО: 296). В 1873 году он пишет Чижову: «Ах, если бы мне как-нибудь исчезнуть, пропасть где-нибудь в предместьях Лондона или в горах Швейцарии так, чтобы и след мой простыл, чтобы и слуху не было о моем священстве и католичестве» (РО: 310).

Желание его исполнилось с той злой иронией, с какой часто исполняются желания. Рядом с ним лежит новое поколение редемптористов, родившихся после его смерти, умерших в конце двадцатого века. За невысоким забором жилые дома, проносятся машины, у соседней остановки с пыхтением тормозят автобусы, вокруг, на земле и под землей, люди, родившиеся в другом веке, равно чужие и чуждые. Провидение сыграло с Печериным последнюю шутку, дав ему не только две жизни, но и две могилы – под старинным красивым камнем пустота, а прах залит цементом на коллективном участке ордена редемптористов, не отпустившего его и после смерти.