Жюль Ренар - Дневник

* Сколько нужно нотариусов, торговцев, инженеров, путешественников и коммивояжеров, чтобы получилась публика, которая судит артиста?

75 декабря. Дым: голубой и легкий, белый, серый, черный, густой — все дымы поднимаются к небу и сливаются с лазурью, а она так и остается лазурной.

22 декабря. В войне 70-го года он потерял ногу, — бережет оставшуюся для новой войны.

* В музыке меня волнует все — от широких звучаний до дробной звуковой капели фортепьяно.

25 декабря. Работа. Я не иду за плугом: я его волоку.

* Конец года. Последняя наша энергия облетает, как последние листья.

26 декабря. Если не в деньгах счастье, так отдайте их соседу.

* Как длинна жизнь зимой.

3–7 января. Господин кюре разослал циркулярное письмо, в котором спрашивал адресатов, останутся ли они верными религии. Тем, что отвечали «да», обеспечена порция супа из кухни господина графа.

* Насквозь промокший край. На тоненькие веточки нанизываются капли дождя. Солнце, пройдясь светлой полосой, осушит луг, деревушку, рощу.

* Крестьянин. Деревянные сабо, сабо свинцовые, чтобы он мог держаться на ногах и не падать.

* Ветер, как слепой упрямец, трясет деревья, с которых уже давно сняли плоды.

* — Вот вам, — говорит скупой, — новый календарь, это вам на целый год.

* Фрапье [105] Фрапье Леон (1863–1950) — бытописатель бедноты, ряд его книг посвящен изображению французской школы. , жалкий, усердный и несчастный. Ставит Достоевского «на сто тысяч футов» выше Толстого.

10 января . Тучи проползают по луне, как пауки по потолку.

17 января. «Юманите». Конец: там выключили электричество. Газету делают три человека. Наступает вечер, и они ждут, когда принесут свечи.

* Быстрый полет собранных в комок воробьев, будто они вылетели из ружья, как свинцовая дробь.

19 января. Часы ходят на месте размеренным тяжелым шагом. Ать-два, ать-два!

* Тесно прижавшись друг к другу, неподвижные крыши ждут снега.

22 января. Не надо, чтобы я из-за своей независимости зависел от неудачников.

24 января. Потомки! На каком это основании люди завтра будут умнее, чем сегодня?

* — Будущая среда — последний день в этом месяце, — говорю я.

— От нее всего можно ждать, — отвечает Брандес.

25 января. Вот Баррес стал членом Французской академии. Ну и что? Неужели ты завидуешь человеку, которым ты не всегда восхищался и которого редко уважал?

Как ни затруднен вход в Академию, войти в нее легче, чем перестать о ней думать.

26 января. Самое правдивое, самое точное слово, слово, наиболее полное смысла, — это слово «ничего».

* Я готов верить во все, что угодно, но справедливость, существующая в этом мире, не слишком обнадеживает насчет той, загробной. Боюсь, что господь бог возьмет и опять наделает глупостей: соберет злых в раю, а добрых загонит в ад.

Кошка, которая спит двадцать часов в сутки, является, возможно, наиболее совершенным творением бога.

Да, бог существует, но сам он в этом вопросе смыслит не больше нас.

Вот у кого настоящая божественная улыбка!

Нам приходится исправлять его несправедливости. Мы сами больше, чем боги.

Не знаю, существует ли он, но для него самого, для его собственной чести было бы лучше, если бы он не существовал.

* Порывы дыма. Думаешь, вот сейчас он наберется сил, подымется к тучам, но он остается здесь, тяжелый, рваный, а потом ложится на землю.

28 января. Сделать доклад о боге с туманными картинами.

30 января. Народный театр. Научите сначала народ смеяться и плакать: он то и дело ошибается.

* Только сегодня я по-настоящему смотрю на Париж.

Целых двадцать лет я его не видел. Был слишком честолюбив. Читал, но только книги.

А сейчас останавливаюсь перед Лувром, перед церковью где-нибудь на углу улицы и говорю: «Как это чудесно!»

О чем я думал, прежде чем глаза мои открылись?

Все мне в тебе нравится: твои памятники, розовые облака твоих закатов, и петухи, и курочки на набережных.

Я был студентом. Я тогда что-то записывал, а этим вечером я впервые с удовольствием брожу по Латинскому кварталу.

Какой-то господинчик, очень шикарный, очень богатый, представитель светского общества глупцов, в цилиндре, держит за поводок диковинную собачонку, а та налегает на ошейник, тянет за собой хозяина, словно он слепой и параличный.

31 января. Кончик ветви устремляется вслед за вспорхнувшей с него птицей.

* Гений в отношении таланта, возможно, то же самое, что инстинкт в отношении разума.

* Баррес входит в книжный магазин Флури. Только что вышло его «Путешествие в Спарту».

Пожимаем друг другу руки. Его улыбка тут же гаснет, в сущности, это только милая приманка, за которой скрывается его высокомерный нрав: дескать, я улыбаюсь, но это вовсе не значит, что я вам ровня и что вы можете класть ноги на стол.

Его сопровождает какой-то господинчик с бритой вульгарной физиономией, не то его слуга, не то секретарь, не то лучший друг.

Все также смущенно (смущен и я) он разглядывает свою книгу. А я ищу слова. Нет! Не могу я поздравлять его с его Академией.

Протягиваю ему экземпляр его книги.

— Вы должны, — говорю я, — надписать ее мне.

— Я вам ее пришлю.

— Зачем же! Я уже ее купил.

И верно, я только что заплатил за один экземпляр.

— В таком случае, — говорит Баррес, — я вам пришлю какую-нибудь из прежних своих книжек. Вы по-прежнему живете в деревне?

— Нет. Живу все там же, улица Роше, сорок четыре.

— Ах да. Вечный адрес.

Он присаживается, пишет что-то на книге, а я не смотрю в его сторону.

Потом, после восклицания: «Ну вот!» — машинального подергивания плечами, молодой бог, избалованный и равнодушный, протягивает мне руку и уходит.

На книге написано: «Жюлю Ренару от друга». Нет уж! Я им восхищаюсь, дивлюсь ему, возможно, и он не отказывает мне в таланте, но мы с ним не друзья.

1 февраля. В тени всякого знаменитого человека всегда есть женщина, которая страдает.

9 февраля. Театр. У Гитри. Все эти лица, когда на них смотришь со сцены! Похоже, что люди по шею сидят в бассейне и от тесноты не могут даже плавать.

* Для того чтобы писать пьесы, нужно быть энтузиастом лжи.

9 февраля. В Шомо.

Филипп чистит бобы и считает их, чтобы в конце концов сказать, что всем хватит. Отсчитав сотню, откладывает один боб в сторону.

Он все время гладит кошку.

Встает он в шесть часов, в восемь ложится.

Его уши: две половинки абрикоса, изъеденного осами.

На дороге никого — один лишь дорожный рабочий.

Я осматриваюсь кругом и говорю Маринетте:

— Какая тут кровавая тоска.

— Почему «кровавая»?

Плуг — огромная раненая птица, которую лошади волокут боком по земле.