Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах

Немало разговаривают о каком-то загадочном происшествии: застрелился молодой гвардейский офицер и две родственницы, кажется, племянницы Трепова; причина — открытие их участия в чем-то политическом.

6 апреля. Все сильнее разгораются толки о грядущих беспорядках. Срок наступления их перенесли уже на первый день Пасхи, и намеченными жертвами называют не более и не менее, как всю питерскую интеллигенцию. Слухи об этом ходят повсюду; многие уезжают, другие собираются выехать из города; общее настроение тревожное. Слышал, будто бы несколько лиц, пользующихся некоторой популярностью среди рабочих, получили анонимные дружеские предупреждения от них; затем будто какая-то дама, учительница, встретила в глухом месте вечером босяка и на просьбу его о милостыне дала ему, со страха, все, что имела с собой — рубль. Босяка, оказавшегося безместным рабочим, это так тронуло, что он в виде благодарности сообщил учительнице, что на первый день будут избиения, и она хорошо сделает, если оставит город на всю Святую.

«Только 2 коп.! Черт побери! А я кажется ясно сказал, что требую 10 коп.! ( …… брань)». Почтовая открытка 1900-x гг.

10 апреля. Весь город говорит о близких избиениях; уверят, что народ будет врываться в квартиры и избивать интеллигенцию наподобие Пскова и др. мест. В литературных кружках заявляют, что избиение это организует полиция и пострадают наиболее неприятные правительству лица.

14 апреля. Погода теплая и хорошая. Вчера заговорили о тревожащих всех слухах «Биржевые ведомости»; сегодня отозвались «Петербургская газета» и «Русь»: в Думу сделаны запросы, какие меры примет город для предотвращения погромов.

Лично я в возможность их не верю; Петербург не Кишинев, и правительству устраивать Варфоломеевские ночи не время; хулиганству же, на которое, между прочим, тоже указывают толки — такая затея не по плечу: интеллигенции здесь все же больше, чем их братии.

В общем — огромное большинство общества сильно утомлено политиканством, во многих домах гостям ставят условия — о войне и политике не говорить. И правильно!

Осточертели все эти нелепые толки вкривь и вкось; проку от них нет, а только одно раздражение и надсадка ушей и горла. Нервничаем все сильно.

15 апреля. На улицах расклеены объявления Трепова, призывающие обывателей успокоиться и заверяющие, что слухи об избиениях ложны, и что всякая попытка к чему-либо подобному будет немедленно энергично подавлена.

16 апреля. На перекрестках усиленное количество полиции: во дворах многих домов поставлены отряды солдат; весть об этом подействовала успокоительно.

17 апреля. Вот и 17 число… Везде тихо и мирно, хотя пьяных хоть пруд пруди с самого утра. Полиция расправляется с ними энергически. «Тащщи» и «не пущщай» сегодня действует в полной силе, да оно так и следует: в праздники из Питера хоть уезжай, до того отвратителен он со своими потоками пьяных людей на тротуарах, заражающих воздух запахом водки и сверхъестественными ругательствами!

Но накануне больших праздников, особенно Пасхи, Питер интересен.

Я всегда встречаю Светлый Праздник на улице; кто хочет получить настоящее настроение, хочет ощутить душой праздник, тот не должен идти в церковь. Домовые церкви, куда устремляется большинство интеллигенции — это выставки нарядов и противны они донельзя; прочие храмы все до единого способны привести в исступление: теснота в них страшная, давка самая бесцеремонная, пихают вас как на рынке и, разумеется, там уж не до настроений!

Петербург. Александро-Невская лавра в 1900-х гг.

В прежние года я ходил обыкновенно в Александро-Невскую лавру и из сада следил за службой. Голоса едва долетают вглубь старых березовых аллей, вокруг церкви толпится народ с бесчисленными звездочками огней в руках, на колокольне ярко пылают смоляные бочки, фантастически озаряя белые стены и колокола.

Наконец из дверей церкви, склоняясь, показываются хоругви; это красивейшие минуты — выходит крестный ход, раздается торжественное «Христос воскресе».

Вчера очень удаляться от дома я не решился, хотя и плохо верил толкам. Прошел к Смольному монастырю, оттуда вернулся по Суворовскому проспекту.

Извозчики, конечно, отсутствовали совершенно, по обе стороны беспрерывно лил народ; встречалось довольно много солдат и, кое-где, офицеров. Некоторые шли весьма медленно и, дойдя до 2-ой улицы, поворачивали обратно к Смольному: вероятно, в эту ночь были наряжены негласные патрули…

На улицах у церквей везде устроены длинные скамьи для священия пасх; особенно красива была площадь вокруг церкви Рождества Христова, вся полная народом и огоньками; почти у всех в руках были пасхи и куличи. В церковь, конечно, протискаться нечего было и думать!

Начал накрапывать дождь и я вернулся домой.

30 апреля. Видел скверно напечатанные пишущей машиной прокламации, вернее, воззвания «революционного комитета», призывающие к оружию на завтра. Воззвания эти найдены подброшенными на парадных лестницах; написаны они глупо и все еще твердят про «январскую кровь»… Питерцы уже поостыли к ней; впечатления так долго здесь не держатся!

Сентябрь. Срамная война с Японией срамно и окончена: мы отдали половину Сахалина, Манчжурскую дорогу и т. д., и т. д. Мир ратификован. Ни одной победы, ни одной светлой страницы, на которой бы мог отдохнуть глаз! Разнузданность, воровство, бездарность — вот с чем выступили мы в борьбу со сплоченным народом. Как и Крымская война, эта открыла нам глаза, но вопрос, всем ли и надолго ли? Уроки Крыма забыты были очень скоро!

2 октября. Хоронили ректора Московского университета князя С. Трубецкого [158]. У клиники Елены Павловны собралась огромная толпа; впереди колесницы выстроились бесконечные пары студентов и разных учащихся с венками; полиция почти отсутствовала и порядков не наводила, а потому он был образцовый. Шествие тронулось на Суворовский проспект. Я шел почти сейчас же за гробом, но мало-помалу отстал. Толпа пела «Коль славен», но крайне нестройно; в одном месте пели начало, в другом конец, а в третьем совсем иное.

Против Николаевской академии вдруг раздались крики, вопли, и толпа, как безумная, шарахнулась к тротуарам; многие бросались и влезали на железную ограду. Оказалось, что жандарм, следовавший близ гроба и на которого начали кричать из толпы: «Долой полицию, вон сволочь», повернул лошадь и поехал прочь. Ближайшие, думая, что он хочет напасть на них, перепугались и произвели панику в задних рядах. Кое-как все успокоились, шествие пошло дальше; часть студентов — вероятно, распорядителей — шедшая близ гроба, опять запела «Коль славен», позади раздалась марсельеза и «Вы жертвою пали». Жандармы исчезли окончательно и поступили умно.