Сергей Минцлов - Петербург в 1903-1910 годах

Она открыла конторку, вынула оттуда железную коробку с медью и, нежданно, запустила ее в окно. Стекла посыпались на тротуар и к магазину бросились любопытные.

Грабители в перепуге метнулись вон, успев захватить лишь сверток с 50 копейками.

16 июля. 14-е и 15-е числа провел в Петербурге.

Был, между прочим, в «Труде», книжном магазине на Невском, смотрел новинки. Декадентщина вытеснила в настоящее время все другие книги.

Кликушество и порнография — вот что теперь заполонило и журналы и книжный рынок. Любопытно, что чуть не все поголовно ругаются и смеются над корифеями этой марки, а… покупают только их! Одни объясняют такие свои покупки тем, что надо же быть в курсе современных течений в литературе, другие — модой и любопытством.

На вопросы мои, что требует и читает теперь провинция, сообщили, что провинции это течение пока не коснулось и что декадентщина оттуда не требуется. Купил несколько конфискованных книг для своей библиотеки [198]; продаются они, конечно, совершенно открыто и грозное когда-то слово «конфисковано» — в настоящее время звук пустой.

21 июля. Перестал читать газеты: их довели до того же положения, в каком находились они при Щедрине; опять требуется эфиопский язык и ухищрения для маскировки мыслей. Политический горизонт так же сер и скучен, как погода.

23 августа. В Петербурге за это время произошло освящение храма Воскресения, знаменитого не только тем, что он построен на месте убийства Александра II, а и тем, что двадцать шесть лет, все время своей постройки [199], весьма сытно кормил высоких особ. Не мало язвительно поострили на этот счет петербуржцы.

Освящение происходило весьма оригинально. Во-первых, прекращено было всякое движение через Неву по мостам, на пароходах и даже яликах; во-вторых, войска и полиция оцепили весь квартал, где стоит церковь, и без билетов никто решительно, даже в собственные квартиры, в этой части города расположенные, не пропускался; в-третьих, у каждого окна по пути следования стояло по городовому и всякое приближение к окнам жильцам было воспрещено…

Его Величество проследовало благополучно, и затем градоначальнику было объявлено благоволение за «отличный порядок».

Порядок, действительно, был великолепный: на улицах было — хоть в кегли играй!

21-го числа происходили новые казни: покончили на Лисьем Носу трех главных заговорщиков… [200]О казнях приходится слышать или читать каждый день; положение в общем не лучше, чем до «свобод». Печать опять гнут в бараний рог, штрафуют за всякую ерунду без милосердия.

28 августа. Ездил на Сайменский канал в гости к Д. Ф. Чепикову — приятелю и компаньону известного книгопродавца Карбасникова [201]; последний имел прежде книжный магазин на Литейном просп., затем, этим летом, перебрался в Гостиный двор. Купил там рядом с Вольфом [202]небольшое помещение за 136 000 рублей, и последний теперь предлагает ему 50 000 отступного.

Карбасников только поглаживает бороду да посмеивается. Это лысый невысокий человек с рыжеватой бородой, длинной, как у Черномора. Как собеседник — человек незаменимый: весельчак и балагур.

20 октября. Состоялись, наконец, выборы; как и следовало ожидать, благодаря всяким беззаконным «законам» Дума будет полна черносотенцами.

В Петербурге поразило меня, после долгого летнего отсутствия, обилие новых училищ, курсов и т. п. Особенно общеобразовательных курсов и коммерческих училищ развелось, как грибов. Всякие курсы — бухгалтерские, технические, общие — полным полны.

Обилие новых коммерческих училищ объясняется тем, что они находятся в ведении Министерства торговли, а не просвещения, откуда бежит, или выживается, все мало-мальски разумное. Три года тому назад сбежали и мы из этого милого министерства.

Чтоб описать всю дикую косность его — нужны томы; расскажу кое-что о некоем окружном инспекторе, Санчурском, под игом которого находилось и наше училище.

Дело у нас было молодое, но открытая женой школа (3-го разряда) уже имела два или три класса. Надо было хлопотать о правах второго разряда и вот тут-то господин Санчурский поломался всласть. Является, между прочим, в училище, приходит в первый класс.

— Ну-с, заявляет: — я желаю проэкзаменовать детей по Закону Божию…

Начинается экзамен, вызывает девочку.

— Скажите мне, кто у нас Государь Император? Наследник? Дяди государя? и т. д.

Это, по мнению г. инспектора, относилось к Закону Божию…

В другом классе экзаменует по естествоведению.

— Скажите, какие деревья приносят плоды?

Девочка отвечает: яблони, груши, сосна…

— Как сосна?, — изумляется инспектор.

— Да, у нее есть плоды.

— Какие? Где вы их видели?

— А шишки?

— Да разве это плоды? Плодами называется только то, что есть можно…

И господин с такими познаниями назначается на пост почти безапелляционного судьи над десятками школ.

Интереснее всего, что когда этот субъект, умерший года два назад от прогрессивного паралича, почти уже утратил речь и вместо связных фраз произносил неповинующимся языком непостижимую ерунду, он еще более полугода продолжал быть фактическим инспектором школ, с которым продолжало считаться министерство.

23 октября. Сегодня перебаллотировка выборов в Государственную Думу.

Перед первыми выборами я ездил в Финляндию и на вокзале встретился со Львом Федоровичем Рагозиным — председателем Медицинского совета. Со стариком я в очень хороших отношениях и он рассказал мне следующее.

Перед выборами к нему явился чиновник особых поручений из Департамента полиции и, всячески извиняясь и раскланиваясь, сказал, что он приехал от директора д<���епартамента>-та с поручением «усиленно просить ваше превосходительство» о подаче голоса за столь полезного человека, как М. Меньшиков [203].

Курьезнее всего, что по подсчетам за Иудушку, оказалось, подано было всего… тринадцать голосов. И это при содействии величайшей власти в России — директора Департамента полиции!

25 октября. В Питере победили кадеты. Прошли все те же: Милюков, Родичев и Колюбакин [204].

26 октября. Слышал рассказы лейтенанта князя В., офицера с императорской яхты «Штандарт», так блестяще усевшейся на камни в финских шхерах [205].

По рассказам его, государь страшно любит и балует наследника. Трех- или четырехлетний мальчик этот делает решительно все, что ни взбредет ему в голову.

Например, явился во время поездки по шхерам к вахтенному офицеру и потребовал, чтобы играла музыка. Тот вытянулся, держа под козырек, перед крошкой и доложил, что музыка играла вчера, а сегодня по расписанию ее не полагается.

Цесаревич Алексей на борту яхты «Штандарт»