Мишель Кармона - Мария Медичи

Но более серьезные дела требовали присутствия Гастона Орлеанского во главе его войск: впервые в самой Франции появилась возможность серьезного мятежа.

Уже в течение двух лет в Гиени, Пуату, Провансе, Лангедоке возникали волнения: недовольство парламентов, народные бунты, сопротивления сбору налогов. Особенно недовольство налоговой системой проявлялось в Лангедоке, где раньше налоги распределялись штатами, а теперь Ришелье пытался подменить их системой королевских депутатов, которые сами бы определяли размер и распределение налогов. От этого изменения Ришелье ожидал увеличения поступлений от налогов, но это было посягательством на привилегии провинций. В Бургундии уже вспыхивали волнения по этой причине, так что в Лангедоке Ришелье мог ожидать того же. Но там все оказалось гораздо серьезнее, потому что часть знати этой провинции попыталась разжечь волнения и использовать их в пользу Марии Медичи и Гастона Орлеанского.

Во главе заговора стоял губернатор Лангедока герцог де Монморанси, маршал Франции, крестник Генриха IV, шурин принца Конде, очень многим обязанный Людовику XIII и Ришелье. Однажды он не колеблясь предложил Ришелье убежище в своем губернаторстве, когда Людовик заболел и все ожидали его неминуемой смерти, а следовательно, отставки министра. Но просьбы его жены — родственницы Марии Медичи, дружеское давление епископа Альби, чей брат был одним из самых верных слуг Гастона Орлеанского, а главное — желание получить шпагу коннетабля, принадлежавшую его отцу, которую Ришелье нисколько не торопился ему отдать, заставили герцога переметнуться в лагерь Марии Медичи.

Заговор был составлен в первые месяцы 1632 года. Монморанси договорился с братом короля, что из Трира Гастон со своими войсками отправится в Лангедок через Бургундию. Он надеялся, что это вызовет волнения, с которыми должны были совпасть вступление в кампанию Гастона Орлеанского, сдача Кале его губернатором, отвлекающий маневр испанского флота у Атлантического побережья Франции из этого порта и нападение герцога Лотарингского на Шампань.

Но прекрасный замысел расстроил Ришелье, который как всегда обо всем знал и сумел опередить заговорщиков.

Чтобы продемонстрировать, что он готов безжалостно подавлять любое сопротивление, откуда бы оно ни исходило, Ришелье приказал начать суд над маршалом де Марильяком. Он уже около года был под арестом, но вменить ему в вину, в общем-то, было нечего. Однако этот умный и деятельный человек в один прекрасный день мог бы оказаться полезным Марии Медичи: его советы были мудрыми и он имел опыт в политике.

Узнав об этом, Мария Медичи, как и ожидал Ришелье, забеспокоилась. Из Брюсселя она пишет возмущенные и угрожающие письма, которые имели совершенно противоположный эффект на судей, нежели она ожидала: Марильяк был приговорен к смерти и обезглавлен. Мария решила ускорить военное вторжение в безумной надежде, что его успех опередит вынесение приговора и позволит спасти Марильяка.

Но поспешность оказалась для заговорщиков роковой: Ришелье знал все, что замышлялось в окружении Марии Медичи и Гастона Орлеанского. Прежде всего была решена проблема Кале: должность губернатора была выкуплена для абсолютно преданного королю человека. Сразу же была отведена угроза отвлекающего маневра испанцев, лишившихся надежного морского опорного пункта. В мае по приказу Ришелье войска маршалов Ла Форса и д’Эффиа захватили Лотарингию.

До начала наступления французов на Лотарингию Гастон Орлеанский отправился в Трир за своей армией, о которой он был весьма невысокого мнения: кроме французского резерва, все остальные были «воры и отбросы испанской армии».

13 июня из городка Андело он обратился к населению с манифестом, в котором стремился изобразить себя освободителем, но, к несчастью для него, «освобожденные» принимали его весьма прохладно: Лангр отказался открыть ворота, Дижон ответил залпами пушек, не нашлось союзников ни в Бургундии, ни в Шароле. Но герцог де Монморанси не ждал его во Франции так быстро, поэтому Гастону пришлось тянуть время, чтобы не прибыть в Лангедок слишком рано.

20 июля Монморанси приказал арестовать королевских уполномоченных и архиепископа Нарбоннского, верного Ришелье. 22 июля штаты Лангедока, обработанные его агентами, просят присоединиться к ним, чтобы усмирить провинцию и принять военные меры. Это бунт. Часть епископов становятся на сторону Монморанси — Альби, Лодева, Юзеса и Сен-Понса. Главные города разделились: Безье, Альби, Алес присоединились к бунтовщикам, а Бокер, Ним, Монпелье остались верны королю. Неловкий призыв Гастона к испанцам о помощи задел патриотические струны большинства населения.

Тем временем король начал действовать: капитулировал Карл IV Лотарингский, подписав 26 июня 1632 году Ливерденский договор, что позволило высвободить две армии маршалов Ла Форса и Шомбера, которые атаковали Лангедок с запада и востока.

В битве при Кастельнодари 1 сентября маневренность войск и хладнокровие Шомбера помогли ему разгромить гораздо более многочисленные силы мятежников. Монморанси сам участвует в бою, он ранен и взят в плен. Его пленение стало сигналом для беспорядочного бегства: «Захват господина де Монморанси в одно мгновение уничтожил все надежды брата короля».

Не зная, что предпринять, Гастон Орлеанский отступил. Людовик XIII, будучи в Лионе, узнал о битве при Кастельнодари и прибыл в Безье с многочисленной армией, решительно настроенный образумить своего брата. Не имея выбора, Гастону пришлось принять условия короля и 29 сентября 1632 года подписать договор в Безье, по которому он отказывался от любых отношений с Испанией, Лотарингией и королевой-матерью; соглашался жить там, где будет угодно королю; должен был удалить всех, кто неприятен Его Величеству; а Пюилоран должен был уведомить короля обо всем, что замышлялось вместе с иностранцами против короля.

Таким образом Гастон Орлеанский оставил герцога де Монморанси и отмежевался от Марии Медичи. Восстановленный во всех своих титулах и званиях, 1 октября он уехал из Безье в Тур, где ему предписано жить.

Король был безжалостен: обезглавлены сторонники Гастона, среди них и герцог де Монморанси, несмотря на мольбы герцогини, королевы Анны Австрийской и личного духовника Людовика XIII. Король должен был привести к повиновению знать и не имел права проявлять слабость.

Казнь герцога имела большой резонанс как за границей, так и во Франции. В Мадриде министры, принимая французского посла, высказали мнение о том, что, по сути дела, Монморанси заплатил за слабость Марии Медичи во времена ее регентства.