Игорь Курукин - Анна Леопольдовна

Историки со времен С. М. Соловьева до работ последних лет связывают приход к власти Елизаветы с наличием хорошо законспирированного заговора с участием гвардейских офицеров, известных государственных деятелей и генералов. В представлениях современников и потомков к заговору имел отношение французский посол при русском дворе маркиз де ла Шетарди. Инструкции, полученные им от парижского начальства, предусматривали возможность «внутреннего переворота» в России со стороны старинных русских фамилий, «недовольных иноземным игом». О ситуации в правящем кругу речь пойдет ниже, пока же стоит отметить, что французская дипломатия исходила из признания переворотной ситуации как нормы российской политики.

После свержения Бирона центром притяжения интриг стали «малый» двор цесаревны Елизаветы и посол Шетарди. Уже в начале декабря 1740 года шведский дипломат Нолькен информировал французского коллегу о наличии у принцессы своей «партии», в которую якобы входили обер-прокурор Сената И. И. Бахметев, генерал-майор Г. А. Урусов, обер-комендант столицы С. Л. Игнатьев. Помимо названных выше лиц Елизавета рассчитывала на поддержку канцлера А. М. Черкасского и архиепископа Амвросия. В числе своих сторонников она назвала шефа Тайной канцелярии Ушакова, а также «всех офицеров гвардии русского происхождения», которых должны были поддержать полки петербургского гарнизона и сотни ее приверженцев в провинции. Позднее сама Елизавета назвала Шетарди, что на ее стороне князья Трубецкие (генерал-фельдмаршал и генерал-прокурор Сената) и гвардейский подполковник принц Гессен-Гомбургский 395. Судя по заявлениям Елизаветы, она рассчитывала и на А. И. Остермана 396. Не стал ли провал этих расчетов причиной расправы с прежде «непотопляемым» вельможей?

Контакты Нолькена с Елизаветой осуществлялись через ее доверенного врача Армана Лестока, который в ноябре 1740 года секретно посетил и французского дипломата. При личных встречах со шведским послом в начале января 1741 года цесаревна заявила о готовности ее «партии» к немедленному выступлению, «как только придут иностранцы с явным намерением поддержать права потомства Петра I». Под иностранцами принцесса подразумевала готовившуюся к реваншу Швецию, а наследником при вступлении на престол хотела объявить своего голштинского племянника.

Из донесений Шетарди следует, что уже в начале 1741 года против непопулярных правителей образовался заговор во главе с Елизаветой. Француз даже обратился к начальству за разрешением на свое участие в готовившейся акции. Елизавета же не решалась выступить без шведской поддержки, но в то же время упорно отказывалась подписать документ, содержавший обещание территориальных уступок Швеции в обмен на помощь в возведении ее на престол.

Насколько реальна связь деятельности «партии» Елизаветы с произошедшим в ночь с 24 на 25 ноября 1741 года переворотом, ставшим явной неожиданностью для французского посла? Что вообще нам известно о заговоре? Безусловно, в «переворотной» атмосфере конца 1740-х годов у Елизаветы вполне могла появиться мысль об изменении ситуации в свою пользу. Принца Антона она даже при солдатах его полка не стеснялась называть «дурачком» 397. Ее отношение к правительнице угадать труднее. Манштейн указывал, что в первые месяцы после свержения Бирона «сестрицы» находились «в величайшем согласии». Елизавета стала восприемницей дочери правительницы; сама Анна делала подарки родственнице от себя и от имени младенца-императора, которому цесаревна, в свою очередь, подарила два пистолета и ружье 398.

Однако в беседах с Нолькеном Елизавета уже в декабре 1740 года высказывала предположение, что ее соперница стремится провозгласить себя императрицей; этими же опасениями делился с Шетарди Лесток. За домом цесаревны и посещавшим его французским послом по инициативе принца Антона Ульриха в январе 1741 года была установлена слежка — правда, из объяснений «сыщиков» (переодетых гвардейских солдат) следует, что главным объектом наблюдений была не Елизавета, а фельдмаршал Миних 399.

В апреле английский посол Финч по поручению своего правительства конфиденциально известил Остермана и мужа правительницы: из полученных в Стокгольме докладов Нолькена следует, «будто в России образовалась большая партия, готовая взяться за оружие для возведения на престол великой княгини Елизаветы Петровны и соединиться с этой целью со шведами, едва они перейдут границу» 400. В числе активных участников заговора были названы Шетарди и Лесток. Но эта информация не вызвала никаких мер предосторожности, если не считать неожиданного предложения, сделанного Остерманом англичанину: напоить Лестока для выяснения содержания ночных бесед принцессы с французским послом. Естественно, британский дипломат от подобного «задания» уклонился.

Остерман был прекрасно информирован о приближавшейся войне со Швецией и даже точно назвал Финчу дату ее начала, но не принял никаких ответных мер. Поведение министра кажется странным, ведь в это время, если судить по данным Шетарди и Нолькена, сложился заговор офицеров гвардии во главе с отвечавшими за безопасность столицы генералами. Однако сохранившиеся материалы Кабинета и Тайной канцелярии не содержат никаких распоряжений по этому делу. Канцлера Черкасского в августе 1741 года хватил удар, а Ушаков демонстративно уклонялся от контактов с Шетарди, чем даже вызвал беспокойство посла и его начальства. О каких-либо действиях (или хотя бы высказываниях) в пользу Елизаветы со стороны Трубецких и принца Гессен-Гомбургского также ничего не известно. Все названные царедворцы сохранили свое высокое положение с воцарением Елизаветы, но ни один из них не принимал непосредственного участия в перевороте.

Однако цесаревна и не скрывала от дипломатов отсутствия у нее организованной поддержки: «На здешний народ не надо смотреть, как на прочие нации, где для успеха плана необходимо, чтобы все меры были обдуманы, приняты и обусловлены заранее, здесь же… слишком велико недоверие между отдельными лицами, чтобы можно было заранее привести их к соглашению; главное состоит в том, чтобы заручиться их сочувствием отдельно, а как скоро начал бы действовать один, всё двинулось бы, как снежная лавина: всякий с удовольствием бы присоединился к движению, считая, что он равным образом разделит и славу успеха; в худшем же случае она, принцесса, предложит себя в предводители гвардии» 401.

Дочери Петра Великого нельзя отказать в понимании трудности стоявшей перед ней задачи: в условиях склок и разброда создать сплоченную опору из высших сановников было едва ли возможно. Но интересно, что кандидатка на трон предполагала обратиться к гвардии только в «худшем случае». Очевидно, началом «лавины», которая должна была вознести ее к власти, могла стать смерть царя-младенца. В разговорах с Шетарди она не раз высказывала предположение (или надежду?), что мальчик «непременно умрет при первом сколько-нибудь продолжительном нездоровье» 402.