Игорь Курукин - Анна Леопольдовна

Императрица этими объяснениями не удовлетворилась. Следователи стали трясти оставшихся в Петербурге служителей принцессы, и 22 декабря поручик гвардии Суворов прискакал в Дерпт с новыми вопросами. Вновь подруге Анны Леопольдовны приходилось вспоминать про ту или иную вещь, упомянутую камер-медхенами и прочим персоналом. Избавляя читателя от подробных описаний давно исчезнувших вещиц и перечня людей, через чьи руки они проходили, можно сказать только, что правительница и в самом деле любила одарять приближенных — платьем, деньгами, вещами — и щедро награждала за заслуги. Но ни она, ни фрейлина Юлиана не пытались каким-либо образом перевести капиталы и ценности за границу — они явно не собирались спасаться бегством.

Еще, пожалуй, можно отметить стремление принцессы переделать по своему вкусу украшения, доставшиеся ей от императрицы и Бирона. Правительница Российской империи с увлечением выковыривала драгоценные камни из оправ и отдавала их ювелирам. «Видела я, что алмазы ломали из часов, из трясил [48] Трясило (от фр. tresse — плетеная тесьма, галун, коса) — здесь: женское головное украшение, скреплявшее прическу. и из перстней… и как выломают алмазы, тогда принцесса к себе изволила брать», — показывала камер-медхен София. Она же говорила, как Анна с подругами «бывшаго регента и детей его с платья позументы спарывали и выжигали, а из выжиги [49] Выжига — слитки драгоценных металлов, полученные путем сжигания ткани с золотым шитьем или переплавки позолоченной оловянной посуды. делали шандалы и к уборному столу коробки, и всё осталось на том уборном столе, а сколько тех вещей сделано числом, того сказать не упомню, а не выжженный споротый позумент остался в коробке под кроватью фрейлинской, в спальне, а со скольких кафтанов того позументу спорото и сколько весом — того не знаю».

Документы следствия над «павшими персонами», наполненные упоминаниями о подобных «мелочах» (имея в виду не ценность вещей, а обыденность происходившего), показывают не только нравы главных действующих лиц. За ними вырисовывается картина придворного мира как своего рода распределителя, где милость высокопоставленной особы конвертировалась в материальные ценности, которые по стоимости могли существенно превышать официальное жалованье их получателя. Таким путем обеспечивалась верность слуг, решались служебные дела и формировались придворные «партии».

При новом допросе Менгденша «в пополнении» рассказала: «…алмазных вещей ломано самою принцессою, при котором и я была, и Юшкова: бывшаго регента бриллиантовую шпагу, тряселки, складни старыя и другия многия вещи ломаны, которых порознь сказать не упомню, при котором был и обер-гофмейстер граф Миних и другия тутошные девицы, и оные алмазы выломав, положила сама принцесса к прежним алмазам, в черепаховой доскан [50] Доскан (искаж. доскань) — табакерка. , в оправленный серебром, и оный доскан положен в красный шкаф, который был в почивальне». Прочее «ломанное золото и серебро» осталось у фрейлины: «…и то серебро употреблено в нижеупомянутые шандалы и в прочее, а из золота сделан стаканчик». Однако Юлиана настаивала, что не раздавала «алмазных и других вещей» жене фельдмаршала Миниха, своему жениху Динару и другим знатным персонам, тем более что сама Анна Леопольдовна охотно делала дорогие подарки (золотые табакерки, «алмазные вещи») ее матери, брату, сестре Якобине. А ей самой принцесса пожаловала «из старых четыре кафтана его, регента, обложенные позументом, да бывшаго принца Петра три кафтана, с которых я позумент спорола; 4 шандала, 6 тарелок, 2 коробки, и оное серебро осталось на столе в комнате моей» 480.

Щедрость правительницы подверждает и список заказанных придворному гофкомиссару И. Либману дорогих изделий 481. Брауншвейгская чета на допросе подтвердила, что ювелирные вещицы были изготовлены, и указала, кому из придворных или дипломатов они были подарены. Согласно подсчетам поставщика, принцесса осталась должна за сырье и работу мастеров 4681 рубль 10 копеек; принц Антон заказал изделий на 24 тысячи рублей, а заплатил только десять тысяч. Относительно самих вещей Анна Леопольдовна объявила, что подарила по бриллиантовой табакерке австрийскому посланнику Ботте и обер-гофмаршалу Левенвольде; «каменье и прочие вещи остались при дворце, а что меня принц подарил на рождение принцессы Екатерины трясилой бриллиантовой, из той трясилы сделан перстень, о котором известно ее и[мператорскому] в[еличеству]».

Елизавета этими ответами по-прежнему осталась недовольна — и, кажется, не без оснований. Спустя несколько дней принцесса вынуждена была признать: «Графу Динару для покупки разных вещей дано от меня денег 20 000 рублев, да для переделывания складень бриллиантовый, да перстень бриллиантовый же, о чем я сказывала при отъезде из С[анкт]-Питербурха князю Куракину. А больше как денег, так и алмазных вещей ему, графу Линару, от меня не дано». Конвойному же поручику она призналась, что «хотя из оставших после бла-женныя памяти императрицы Анны Иоанновны, также и после бывшаго регента алмазных вещей ныне в наличности и не имеется, токмо из тех алмазных вещей она, принцесса, переломав, сделала себе складень, да на руки складни из больших каменьев, да часы бриллиантовые ж, а оставшие выломанные бриллианты остались в шкафе, в табакерке черепаховой» 482.

И опять гонец вез к сосланным очередные пункты и бывшая фрейлина Юлиана (сердитая императрица называла ее Жулькой) припоминала, куда могла деться та или иная вещица, которая оказалась «не сыскана»: «Слышала я от принцессы, что две коробки золотыя большия с нахттиша (ночного столика. — И. К. ) положены к золоту бывшаго герцога Курляндскаго в баул, который стоял в зеленой комнате, а сколько на тех коробках граней, того я не знаю». Председатель комиссии «по описи пожитков» генерал-прокурор Трубецкой 3 марта написал Салтыкову: «Оныя коробки и поныне нигде не отысканы. И для того ныне ея и[мператорс]кое в[еличест]во, желая в том совершенную справедливость сыскать, всемилостивейше указать изволила в подтверждение у принцессы Анны достоверно о… упоминаемых коробках спросить, чтоб о том она истину объявила, где оныя сыскать можно».

«Золотые две коропки от нахтыша, как я прежде говорила, что положены были в баул к золотой посуде бывшего герцога Курляндского, — заявила бывшая правительница, — и ныне я по сущей справедливости подтверждаю, хотя и под присягою сказать, что конечно оные две коропки положены мною в тот баул. А куда оные оттуда девались, того я поистине не знаю; и для чево б мне не объявить, ежели бы я кому их отдала, но я объявила и о таковых вещах, которые их могли выше стоить, кому были от меня даваны», — и гордо подписалась: «Принцесса Анна» 483.