Игорь Нарский - Готфрид Лейбниц

Сказанное не означает, что в этом ряду находятся не только вообразимые, но и «невообразимые» (невозможные) вещи.

Следует иметь в виду, что здесь идет речь не о собственно математических дифференциалах (Лейбниц склонялся к их трактовке как оперативно удобных и полезных функций, — см. 4, с. 141), но об условных образах, которые должны представлять собой нечто определенное, а в то же время быть «меньше» любого определенного образа. Иными словами, это как бы «метафизические дифференциалы», или, как будет сказано далее, «метафизические точки». Соответственно в этих рассуждениях отвергается значение нуля, потому что речь идет не о алгебраическом нуле, а об образе нуля как полного ничто, существование которого Лейбницем отрицается.

О термине «монада» см. стр. 98.

Некоторое различие между этими двумя принципами можно провести, учитывая, что принцип полноты указывает в большей мере на взаимную совместимость всех монад друг с другом, а принцип совершенства — на их взаимную «гармонию», т. е. взаимосогласованность.

Рационалистическое отождествление реальных причин с логическими основаниями от Лейбница перешло к Канту. Последний заявлял в «Критике чистого разума», обращая внимание на то, что все действительное возможно, но далеко не все возможное действительно, что «прибавление чего-то» к возможному превратило бы его не в действительное, а только в невозможное (53, 3, с. 292–293). Кант отличал эмпирическую случайность от умопостигаемой (там же, с. 430), но не смог провести в силу своего идеалистического априоризма это различие достаточно определенно при изучении явлений природы: ведь эмпирическая случайность растворена им в категориальной.

Более строго это различие проводил Лейбниц, от которого и в этом вопросе линия преемственности идет к Фихте и Гегелю.

В этом смысле полная совокупность «возможностей» необходима.

При теологической трактовке принципа совершенства такую же трактовку приобретает и принцип достаточного основания.

В наши дни в математике возникла теория так называемого нестандартного анализа, которая открыла возможности оперирования с актуальными бесконечно малыми и бесконечно большими величинами, хотя это не означает, конечно, реабилитации учения Лейбница о субстанциях.

Неправ, поэтому, Э. Кассирер, который подгонял «субстанцию» Лейбница под неокантианское бессубстратное «функциональное понятие» (36, S. 378, 539). И. Фихте, восстановив Лейбницев рационализм, делал акцент на то, что именно «чистая» деятельность первична, а субстанциональность производна от нее (см. 63, с. 109). Однако уже Шеллинг, развивший в своей натурфилософии Лейбницев динамизм, в 1799 г. с основанием указывал на единство динамического и субстратного в понимании субстанции у Лейбница.

Окказионалисты (от слова occasion — случай), как, например, Н. Мальбранш, пытались преодолеть трудности дуализма Декарта, утверждая, что бог синхронно воздействует на обе субстанции, так что всякому изменению в первой соответствует аналогичное изменение во второй.

Э. Кассирер усматривает наибольшее приближение Лейбница к пантеизму в ином. В теории познания и этике Лейбница имеется момент, близкий к Спинозовой «интеллектуальной любви к богу» (amor Dei intellectualis). Процесс познания, по Лейбницу, пронизан чувством «возвышения и освобождения сущности», радости, близкой к состоянию любви. Эта любовь не ограничивается, как это было у Спинозы, интуитивным осознанием факта существования Природы, но представляет собой постепенно развивающееся в ходе истории индивидуального и социального познания научное осмысление действительности в системе понятий, и «более чем где-либо Лейбниц в этом пункте приближается к пантеистическим выводам: также и для него „любовь к богу“ (amor Dei) означает любовь, в которой бог охватывает и обнаруживает свою собственную самость» (36, S. 438). Следует заметить, что Кассирер был бы прав в случае, если бы Спиноза был пантеистом в собственном смысле слова, что как раз неверно (см. нашу статью «О партийности историко-философского историзма». — «Вопросы философии», 1968, № 12).

Здесь Лейбниц столкнулся с трудностью, разрешимой через понятие «мощности» бесконечного множества.

Лейбниц отрицает смерть как уничтожение и гравитационное дальнодействие, считая их «чудесами» (3, с. 209, 220), недопустимыми в мире естественных процессов.

Кант в качестве логического основания своей критики по адресу онтологического доказательства принял тезис, что «существовать (быть)» вообще не есть содержательный предикат. Но в этом он ошибался, как ошибался и Лейбниц, считая «существование», наоборот, во всех случаях реально-содержательным, хотя и особым предикатом. Интересно, что и Кант, и Лейбниц в конкретных случаях рассуждают вопреки своим же упрощенным тезисам: Кант, требуя «выхода из понятия», по сути дела считает, что не чисто понятийное, а реальное существование есть содержательный предикат, и в этом он прав. Лейбниц, различая для всех вещей, кроме бога, существование в логической возможности и реальнофактическое существование, также был прав, хотя он был совершенно не прав, приписывая богу тождество логического и реального существования.

Вечный двигатель (лат.).

Если позволено будет сказать (лат.).

Есть мнение, что «Кант… оказался ближе к истине в оценке универсальности формальной логики, чем Лейбниц и Гегель» (56, с. 111). С этим трудно согласиться. У Лейбница 1) законы мышления не зависят от частной области изучаемых предметов и неизменно действуют в любой из них, но 2) структура общих связей и отношений между реальными предметами любого рода тождественна структуре законов мышления, а как следствие этого 3) из структуры мышления может быть выведено содержательное знание о мире. Неверно думать, что если отвергнуть первое положение, то этим нарушится рационализм Лейбница. Ведь модификация законов логики особенностями исследуемой предметной области может быть истолкована как зависимость самой этой области от особенных логических законов, не учтенных прежним их общим описанием! По существу Лейбниц сам применяет такое истолкование, когда пишет о модальностях. Что касается первого положения, то в нем имелось рациональное содержание в том смысле, что возможен ряд разных физических миров с одними и теми же законами логики.

Сторонники эпигенеза (К. Ф. Вольф, Е. Снядецкий) считали, что у органических зародышей при развитии происходит новообразование органов. Преформисты (Галлер, Боннэ, Кювье и др.) утверждали, что органы и виды живых существ созданы богом, так что история органического мира есть лишь «развертывание» уже имеющихся форм.