Раймон Арон - Мемуары. 50 лет размышлений о политике

Год спустя, в сентябре 1950-го, я вновь вступил в диалог, который на этот раз оказался менее любезным по тону, ибо и противники Атлантического пакта нас не щадили. Два аргумента доминировали в статье, названной «Самозванство нейтралитета» [131](«Imposture de la neutralité»). Первый состоял в том, что то в и дение мира, которое предлагали сторонники нейтралитета, следует заменить другим представлением: «Советский Союз сосредоточивает свою пропаганду против Соединенных Штатов, ибо в его глазах эта страна представляется главным врагом. Если Соединенные Штаты были бы повержены, то на пути к мировому господству не оказалось бы более никаких препятствий. Но советские амбиции направлены в равной мере, а в настоящий момент и гораздо более на Германию, Францию или Италию. И когда агенты сталинизма, сознательные или бессознательные, уверяют нас в том, что враждебность Кремля, проявляемая по отношению к Франции или Италии, исчезнет или ослабнет, как только эти страны порвут с Атлантическим пактом, то эти люди лгут. Сталин осуждает план Маршалла, Атлантический пакт, все формы солидарности между Старым и Новым Светом потому, что видит в них не угрозу или провокацию, но сопротивление своим завоевательным предприятиям. И напротив, если Соединенные Штаты потеряют интерес к Европе, если последняя, расколовшись и обессилев, останется в одиночестве перед лицом советского империализма, приблизится тот миг, когда ее окончательно погубят вражеское проникновение, отчаяние и шантаж».

Второй довод был построен на сравнении двух великих держав: «Начинают с лубочной картинки двух великанов, противостоящих один другому, затем переходят к сравнениям двух варварских стран, двух видов материализма. Третья сила, Европа, становится очагом культуры, которому в одинаковой степени угрожают НКВД и Кока-Кола… Запад не является для нас Ангелом Света, сражающимся против демона Тьмы… Когда я, как французский интеллектуал, заявляю о своей солидарности с борьбой Соединенных Штатов против сталинского предприятия, то не думаю, что тем самым оправдываю все черты американской цивилизации. По другую же сторону Сталина превращают в божество. Слава Богу, у каждого из нас сохраняется право высказывать свое мнение относительно гениальности Трумэна».

Оставим эти дискуссии, которые, к сожалению, не во всем утратили актуальность. Какими чувствами были движимы Э. Жильсон, Ю. Бёв-Мери? У первого я уловил сильное, законное и понятное чувство — возмущение несправедливостью судьбы: от одной войны к другой Соединенные Штаты крепнут, европейцы же слабеют. Франция вынесла самое тяжелое бремя в 1914–1918 годах, Великобритания — в 1939-м — 1945-м, очередь Соединенных Штатов вести Третью войну, если ей суждено будет вспыхнуть. Вплоть до настоящего времени желания Э. Жильсона исполнялись. Среди западных государств именно Американская республика потратила на нужды национальной обороны наибольшую долю своего национального продукта, именно она сражалась в Корее и во Вьетнаме. И именно ей пришлось бы также играть первую роль в гипотетической великой войне. Чего люди не в состоянии изменить, так это географию. В 1949 или в 1950 году Европа, находившаяся рядом с советской империей, испытывала, как казалось, наибольшую угрозу, неизбежно была бы захвачена в случае вооруженного конфликта. Жильсон воображал, что заговаривает судьбу, требуя черным по белому затвердить американское обязательство, которое не оставляло бы какого-либо сомнения. Однако каким бы ни было обязательство, оно не обеспечивало действенной защиты от Советской армии. Не лучшей защитой представлялся нейтралитет.

Другое чувство, обнаруживавшееся в статьях Бёв-Мери, которые я цитировал, можно было бы определить если не как антиамериканизм, то по меньшей мере как неприязнь к американскому обществу — такому, каким он это общество себе воображал, не зная его. Этот христианский демократ, долго работавший в Центральной Европе, ощетинивался при мысли о торгашеской цивилизации, которую символизировала и распространяла Американская республика.

Что же остается от споров об Атлантическом альянсе? Никто не вспоминает о ярости, с которой положения этого договора разбирали, ставили под вопрос, критиковали за то, что он не содержал достаточно точных обязательств. Может быть, голлисты могли бы признать наличие у меня какого-то дара предвидения, когда я написал 23 мая 1949 года следующие строки: «Жесткая формулировка ничего не дала бы нам дополнительно в ближайшем будущем, не оградила бы нас и от непредсказуемых и невероятных поворотов в общественном мнении в Соединенных Штатах. Более того, отсутствие автоматизма может при определенных обстоятельствах предоставить нам время на размышления и на выбор тактики». После того как Франция вышла из НАТО 179 , она поздравляет себя с тем, что текст договора не отвечал всем тем требованиям, которые предъявлял к нему генерал де Голль в то время.

В моих печатных выступлениях я не нашел полемики, обращенной против Ю. Бёв-Мери. Впрочем, в материалах, вошедших в его сборник «Политические размышления» («Réflexions politiques»), я не обнаружил той удивительной страсти, которая вдохновляла перо Этьена Жильсона. Так, в статье от 25 июня 1949 года читаю: «Таким образом, легитимность Атлантического пакта является менее спорной, чем его своевременность, его формы и, во всяком случае, та шумиха и те промахи, которые он вызвал». Он признает, что «восточный пакт существует уже давно», и опасается того, что Атлантический пакт может выглядеть как провокация. Почему же в таком случае не приложить усилия для просвещения честных людей? Через несколько строк Бёв-Мери пишет: «А пока, как при наличии, так и при отсутствии пакта, самой надежной гарантией мира остается воля европейцев не позволять более „сталинизировать“ себя посредством уговоров, равно как угроза, которую представляет для возможного агрессора мощь Соединенных Штатов». Невозможно было бы сказать лучше, и в «Фигаро» я не писал ничего другого. В конце концов, Атлантический пакт выражал то, что в ближайшем будущем стало само собой разумеющимся. Он узаконивал американское присутствие в Европе и предвещал длительность этого присутствия.

Выступая 8 мая 1951 года, Бёв-Мери анализировал активный нейтралитет и атлантизм в таких понятиях, благодаря которым обе установки необыкновенным образом сближались. Например: «Америка должна знать, что она пропадет через более или менее короткий промежуток времени, если Европа будет принесена в жертву. Европа должна знать, что Америка была в течение шести лет и остается поныне ее главной и почти единственной защитой от вторжения. И спор между ними следует вести не о цели, которая во многом является общей, а о распределении задач и о выборе средств. С этой точки зрения можно полагать, что лучше было бы не подписывать Атлантический пакт в том виде, в котором он был замыслен и разработан. Сегодня этот пакт существует, он начал действовать, и выход из него наверняка мог бы еще увеличить беспорядок и послужить возможному агрессору. Но для европейцев не должно быть делом невозможным сохранить при наличии Атлантического пакта главное в их образе действий, каким он был бы при отсутствии этого пакта». Таким образом, альянс был принят и он не исключал усилий европейцев во имя их объединения и утверждения их собственной культуры. «Атлантисты, которые стремятся максимально развивать Атлантический союз, ссылаясь на его эффективность, и не обходят вопрос о доле в нем жертв, близки к сторонникам активного нейтралитета, делающим упор на европейский партикуляризм».