Дмитрий Табачник - Полководцы Украины: сражения и судьбы

Военно-научная работа Драгомирова не осталась незамеченной, и в 1860 г. он назначается в родную академию на должность адъюнкт-профессора по кафедре тактики с оставлением в штатах генерального штаба. О том, насколько высок был авторитет молодого адъюнкт-профессора, свидетельствует тот факт, что одним из его слушателей по курсу тактики в 1861–1863 гг. был сам наследник-цесаревич и почтительное уважение к своему учителю будущий император сохранил навсегда. Неслучайно также, что именно Драгомирову было доверено преподавать тактику еще двум великим князьям, сыновьям Александра III – Александру и Владимиру Александровичам.

В 1861 г. Драгомиров начинает публиковать в специальной военной прессе («Инженерном журнале», «Оружейном сборнике» и «Артиллерийском журнале») свои статьи и, благодаря этому, вскоре приобретает всероссийскую известность как выдающийся военный мыслитель.

Он, в частности, один из первых среди всех военных теоретиков, исходя из анализа опыта Крымской войны, оценил влияние нарезного оружия на характер военных действий. Но он не считал, что оно изменило сам характер войны, в чем принципиально был совершенно прав. Это особенно важно отметить, учитывая, что в последующем стало общим местом обвинение Драгомирова в недооценке нарезного оружия, которому он якобы всегда предпочитал штыковую атаку. Генерал действительно считал крайне важным штыковой удар (в том числе, как сокрушительный для морального состояния солдат противника), но в тот период развитие нарезного оружия еще не достигло такого уровня, как хотя бы во время войны с Японией. Исходя из этого, Драгомиров просто констатировал факт, что на данном этапе развития нарезного оружия оно не может в полной мере заменить штыковой удар.

Чтобы понять подлинные, а не искаженные недоброжелателями взгляды Драгомирова относительно влияния распространения нарезного оружия на воспитание и тактику войск, приведем, лучше всего, его собственные рассуждения. Они свидетельствуют, что ни о какой недооценке речь в принципе не идет: «Часто случается слышать мнение, будто усовершенствование оружия совершенно изменяет образ ведения войны; это мнение большею частью принимается на веру безусловно, далеко не будучи безусловным, и ведет только к ложным понятиям о предмете. Представляются вопросы: 1) в чем причина кредита подобного мнения; 2) что действительно справедливого в нем и что кажется только справедливым?

Причины доверчивости к подобным мнениям понятны; не говоря уже о том, что перемены в равнодействующей должны быть, как только изменяются свойства хотя одной составляющей, распространению их весьма много способствует еще и следующее обстоятельство: продолжительный мир отражался – по крайней мере до настоящего времени – весьма неблагоприятно на характере образования войск, а следовательно, и на воззрениях на военное дело вообще.

Копоть казарм, пыль плацпарадов навевает совершенно другие мысли, формирует совершенно другие взгляды, чем те, которые возникают при обстановке, где впереди – неприятель с гранатой, пулей и штыком; где сцена – безбрежное поле, на котором каждую минуту, в каждом лесу, овраге, деревне можно наткнуться на врага. Нравственная сторона человека выводится из равновесия; напряжена так, как ни в одной области мирной деятельности человека напряжена не бывает.

Чувство самосохранения говорит: «удались от зла и сотвори благо»; долг твердит: «если уважаешь себя, делай свое дело»; наконец, чувство необъяснимое, но совершенно человеческое, неодолимо стремит, если не всех, то избраннейших, на опасность; стремит сделать то, чего от человека нельзя требовать, что он дает произвольно, по вдохновению, развивая страшное величие и самоотвержения, и той власти над враждебными случайностями, которая ослепительною молнией освещает тайники души человеческой, недосягаемые анализу и исследованию ни на одной арене, кроме поля сражения. Тут сразу становится ясно, что для уничтожения врага нужна стройность в душе гораздо больше, нежели в формах, и горе тому, кто не запасся первою в мирное время…

А в мирное время обыкновенно ею не запасаются, напротив, неизбежно доходят до убеждения, будто ничто так не портит войска, как война. Вывод странный, но совершенно логически вытекающий при условии известных отправных точек. И пусть не думают, чтобы это было личное мнение, нет, оно всасывается в кровь, распространено более, нежели кажется, и высказавшие его вслух заслуживают не обвинения, а полного сочувствия за последовательность раз принятому началу и за прямое поставление вопроса.

Это-то убеждение, – высказывается ли оно, или гнездится в сердце бессознательно, – обнаруживает ту уже степень развития мирных упражнений, на которой они из подготовки к войне обращаются в нечто самостоятельное, имеющее само в себе цель. При этом взгляде на дело становится понятным, что всякий насильственный возврат к действительному военному делу представляется совершенною новостью, громадным шагом вперед. В этом и заключается главнейшая причина кредита мнения о перевороте в тактике. Подметившие этот переворот были совершенно правы с своей точки; признав, может быть даже незаведомо для самих себя, самозаконность мирно-военной тактики, они, само собою разумеется, невольно должны были смотреть на отрицание ее войною, как на возникновение тактики совершенно новой.

В сущности, это не более как возврат к тем вечным и неизменным принципам, которые от века осуществлялись войною и которые кончатся только с миром… Различные усовершенствования оружия и военные катастрофы, обнаруживающие силу этих усовершенствований, – суть не более, как внешняя обстановка, заставляющая забывчивое человечество возвращаться к этим принципам.

Мы предположили себе целью проследить, насколько в настоящее время это возможно, те явления, которые обусловливаются последними усовершенствованиями ручного огнестрельного оружия, и показать характер их влияния на понятия о военном деле, на механизм построений и на организацию войск.

Цель военного сословия в народе заключается в том, чтоб бить врагов его с возможно меньшими усилиями и потерями. В отношении к общему складу народной жизни эта цель обращается, разумеется, в средство, весьма сильное и применимое к делу в исключительных случаях: бьют врага не из удовольствия побить, а с тем, чтобы заставить его подчиняться тому, что сами считают за истину.

Этой цели человек может достигнуть двумя способами: или сам бросившись на врага, или бросив в него чем-нибудь, сам оставаясь от него поотдаль. Отсюда два рода оружия (холодное и огнестрельное), которое представляется таким образом не как нечто самостоятельное, отдельное от человека, но не более как дальнейшее развитие его врожденных средств, как продолжение его органов. Палка есть не более как усовершенствованный кулак; сабля, шпага – не более как усовершенствованная палка. Ясно, что подобная же аналогия справедлива и относительно оружия метательного. Ясно также, почему человек, приученный бояться какого-либо оружия в первой степени его развития, уже тем самым расположен бояться последующих, усовершенствованных его видов. Итак, в этой, как и в других областях своей деятельности, что бы человек ни изобретал, он, так сказать, улучшает только самого себя, развивает различные стороны собственных свойств, таящиеся в них как зародыш, но не придумывает ничего такого, что не заключалось бы уже в нем самом.