Алексей Карпов - Княгиня Ольга

Но главное — очистительный смысл имело само сожжение древлянских сватов. Это также погребальный ритуал, хорошо известный в древней Руси. Причем сжигая своих покойников, руссы оказывали им великую честь — и чем жарче был огонь, чем быстрее сгорал в нем умерший, тем более почетным считалось погребение. (Это очень хорошо растолковал тому же Ибн Фадлану некий русский муж, оказавшийся вместе с ним в Волжской Болгарии [89].) Наверное, огонь быстро охватил жарко натопленную баню — а значит, Ольга действительно «почтила» древлян, только на свой лад, совсем не так, как те ожидали.

(И еще одна яркая подробность — но конечно же чисто литературного происхождения — приведена в Летописце Перея-славля Суздальского. Когда второе древлянское посольство отправилось в Киев, князь Мал, в веселии готовясь к браку, видел один и тот же сон: будто когда он пришел к Ольге, та «дала ему порты (одежды. — А.К.) многоценные, все червленные, расшитые жемчугом, и одеяла (покрывала. — А.К.) черные с зелеными узорами, и ладьи, в которых их понесут, просмоленные». Все это — элементы погребального обряда. В иносказательном сне Малу были предсказаны и его будущая смерть, и гибель отправленных им сватов, однако иносказание это так и не было понято им.)

Историки находят прямые аналогии страшной расправе Ольги над вторым древлянским посольством. Например — в скандинавской саге, рассказывающей о сватовстве к шведской княгине Сигрид Гордой (матери будущего правителя Швеции Олава Шётконунга): точно так же, как Ольга, Сигрид повелела сжечь не понравившихся ей женихов, так что в огне сгорело несколько десятков людей [90]. Наверное, нет нужды считать, что скандинавские сказители заимствовали этот сюжет из летописи (или тем более наоборот). Сходство скорее объясняется другим: общностью представлений, восходящих к жестоким языческим ритуалам. Образ Сигрид в саге — как и образ княгини Ольги в летописи — представляет собой тот же тип «неукротимой невесты», знакомый фольклору всех народов. А потому и действует она с той же неукротимой жестокостью, что и русская княгиня. Хотя жестокость и коварство обеих конечно же отразили и общие черты в их характерах — не столь уж редкие для правителей и правительниц любой эпохи.

Так совершилась вторая месть Ольги. Но, по законам эпического жанра, отмщение должно быть троекратным, и в соответствии с этим Ольга вновь отправляет послов в Древлянскую землю. «Вот, уже сама иду к вам, — объявила она на этот раз мужам Древлянской земли. — Приготовьте мёды многие во граде, где убили мужа моего: поплачу над могилой (в оригинале: «над гробом». — А.К.) его и сотворю тризну мужу своему».

Из рассказов средневековых восточных авторов, описавших обычаи славян, известно, что ритуальная трапеза совершалась над могилой знатного мужа через год после его смерти. «По прошествии года после смерти покойника, — писал арабский энциклопедист начала X века Ибн Русте, — берут они бочонков двадцать, больше или меньше, меда, отправляются на тот холм, где собирается семья покойного (и где был сожжен умерший. — А.К.), едят там и пьют, а затем расходятся» {98} . Ольга пожелала в точности соблюсти этот обычай — конечно, с размахом, соответствующим высокому статусу ее мужа. Но если так, то ее тризну на могиле Игоря — третью месть древлянам — можно было бы датировать осенью того года, который последовал за годом смерти Игоря, то есть, по нашему счету, осенью 946 года.

Тризна — ритуальное прощание с умершим. Оно включало в себя пиршество, сопровождаемое обильными возлияниями и жертвоприношениями (слово «жрати»/«жрети» не случайно имело в русском языке два значения: «поглощать с ненасытностью» и «приносить жертву»), а кроме того, и ритуальные игрища, призванные показать умершим силу и удачливость тех, кто пока жив. Древляне и в третий раз поверили Ольге, даже не подозревая, что тризна по Игорю будет сопровождаться пролитием их собственной крови, а ритуальные игрища сведутся к массовому избиению их самих. Они в изобилии наварили мёды и свезли их к Искоростеню — месту гибели Игоря. Ольга же, собрав небольшую дружину — заметим, собственную, а не мужа, — налегке выступила в путь и пришла к Игоревой могиле. (По сведениям позднейшей Устюжской летописи, с ней было до двухсот человек.) «И плакалась она по мужу своему, и повелела людям своим насыпать могилу великую, и, когда насыпали, повелела тризну творить». Именно эта насыпанная Ольгой могила, очевидно, и просуществовала у града Искоростеня до времен летописца, о чем он и сообщил чуть ранее [91].

Правда, древляне на этот раз, кажется, проявили некоторое беспокойство, не увидев среди пришедших с Ольгой своих послов. «Где дружина наша, которую мы послали за тобой?» — спросили они у киевской княгини. Но та опять легко перехитрила их: «Идут за мной с дружиною мужа моего» («приставлены к скарбу», — добавляет автор Летописца Переяславля Суздальского). Отчасти это была правда. Посланцы Древлянской земли действительно присоединились к Игоревой дружине — но не к той, которой еще предстояло появиться в их пределах, а к той, чьи кости тлели в сырой Древлянской земле.

Третья месть Ольги свершилась на самой Игоревой могиле — на холме, насыпанном ее людьми. Древляне уселись пировать, Ольга же повелела своим «отрокам» прислуживать им. Древляне опять не поняли смысл происходящего. Их кормили и поили, им прислуживали — но не так ли кормят, поят и холят жертвенное животное, предназначенное к закланию? И когда древляне упились, Ольга повелела своим «отрокам» «пить на них» [92]— то есть, надо полагать, совершить уже по ним ритуальную тризну.

Все было сделано в полном соответствии с языческим обрядом. Плач над усопшим, высокий курган над могилой, ритуальная тризна, питие хмельных медов — все это непременные элементы погребального обряда, совершаемые последовательно, один за другим. Но есть еще одно, последнее, непременное условие — пролитие жертвенной крови.

«Если умрет рейс («главарь», вождь. — А.К.), то его семья скажет его девушкам и его отрокам: “Кто из вас умрет вместе с ним?” Говорит кто-либо из них: “Я”. И если он сказал это, то это уже обязательно, — ему уже нельзя обратиться вспять. И если бы он захотел этого, то этого не допустили бы», — так описывал Ибн Фадлан похороны знатного русса {99} . Но насколько же больше крови должно было пролиться при погребении князя — правителя всей Руси! Тем более князя, убитого в чужой земле, во время освященного обычаем «полюдья». И пролиться должна была не просто чья-то кровь, не кровь его избранных «отроков» или добровольно согласившихся на заклание девушек, но кровь его убийц — древлян.

Ольга исполнила ритуал до конца. Она пролила столько жертвенной крови на могиле мужа, что это навсегда вошло в память потомков, отразившись в предании, а затем и в летописном рассказе. Сама она, правда, покинула место будущего побоища («отиде кроме»), предоставив расправиться с древлянами своим «отрокам».