Алексей Карпов - Юрий Долгорукий

Андрей, очевидно, хорошо понимал это — и тогда, когда звал отца уйти в Суздаль после поражения от Изяслава Мстиславича летом 1151 года, и позднее. Его отказ от владения в Киевской земле не был спонтанным решением, но был обусловлен всем ходом предшествующей борьбы за Киев его отца и характером его взаимоотношений с отцом в последние годы. Теперь, после триумфа Юрия Долгорукого, после его примирения со всеми своими противниками, Андрей лишь получил моральное право оставить отца, который, казалось, уже не нуждался в его военной помощи. Да и то так казалось только ему самому. О том, как воспринял уход сына сам Юрий, вполне определенно сообщает автор поздней Тверской летописи: «Отец же его (Андрея. — А.К.) негодоваша на него велми о том» {319} . И этому известию вполне можно верить.

Уход князя Андрея Юрьевича на север нельзя не поставить в связь с еще одним событием, произошедшим чуть раньше, о котором мы уже говорили. Летом того же года Суздаль покинула княгиня «Гюргевая» (вторая жена князя) с двумя сыновьями-младенцами — Михалком и Всеволодом. Но ведь именно им Юрий формально оставил после себя суздальское княжение! Получалось, что Суздальская земля фактически осталась без князя. Конечно, подобное не было чем-то из ряда вон выходящим: князья нередко оставляли принадлежавшие им земли на попечение своих доверенных лиц, особо приближенных бояр. Так, например, некогда Ростовской (Суздальской) землей от имени Юрия Долгорукого правил ростовский тысяцкий Георгий Шимонович; еще раньше киевский князь Изяслав Ярославич поручил Новгород «близоку» (то есть свойственнику) своему Остромиру. Несомненно, реальное управление Суздалем после ухода Юрия в Киев также находилось в руках доверенных лиц Юрия, возможно, кого-то из сыновей или внуков того же Георгия Шимоновича.

И все же отъезд в Киев малолетних Михалка и Всеволода мог быть воспринят суздальским боярством как некое ущемление их прав. И не этим ли воспользовался Андрей, смотревший на Суздаль и Ростов как на потенциально свои города?

Подоплеку произошедших событий несколько проясняет краткое известие новгородской статьи «А се князи русьстии» (XV век). Здесь об уходе Андрея Юрьевича из Киевской земли сообщается с рядом дополнительных по сравнению с древнейшими летописями подробностей. Князь покинул Вышгород «нощию», «без отчя повеления», «с своею княгинею и с своим двором» {320} . Но, главное, его, оказывается, «лестию подъяша», то есть обманом призвали к себе, Кучковичи — его шурья, братья его жены. Мы уже говорили о том, что сыновья боярина Кучки принадлежали к родовитому местному боярству, но не суздальскому и не ростовскому, а, так сказать, провинциальному, ибо имели свои земельные владения на крайнем юго-западе Суздальской земли. Родство (или, точнее, свойство) с Юрием Долгоруким — даже с учетом гибели от руки Юрия их отца — очевидно, способствовало упрочению их позиций. Естественно, что Кучковичи должны были делать ставку на своего зятя Андрея и его сыновей, своих племянников. (Слова о «лести» в тексте статьи конечно же имеют в виду последующие события: спустя двадцать лет именно «окаянные Кучковичи» примут участие в убийстве князя Андрея Юрьевича; это, по всей вероятности, станет следствием их неприятия той политики, которую будет проводить князь. Ко времени же приглашения Андрея в Суздальскую землю Кучковичи были его искренними сторонниками — об этом свидетельствует хотя бы тот факт, что в течение почти всего времени княжения Андрея они входили в его ближайшее окружение.)

Андрей легко нашел общий язык и с собственно суздальским и ростовским боярством. Утверждение Юрия Долгорукого в Киеве грозило восстановлением экономической и политической зависимости Северо-Восточной Руси от Киева, которую в свое время уничтожил сам Юрий. Если бы осуществился план Юрия Долгорукого и в Суздале сели на княжение его младшие сыновья, а в Киеве — кто-то из старших, поток «залесской» дани неизбежно вновь устремился бы на юг. Андрей же изначально был решительным противником любой зависимости Суздаля от Киева. Это, между прочим, объясняет нам ту поддержку, которую он получит в Суздальской земле после смерти отца, когда суздальцы, ростовцы и жители других «залесских» городов единодушно провозгласят его своим князем, забыв об обещании, данном когда-то Юрию.

И еще одно. Хотя самовольный уход из Вышгорода, несомненно, был вызовом отцу, Андрей, по-видимому, постарался избежать прямой конфронтации с ним. Он не стал выдвигать претензии на главные города княжества — Суздаль или Ростов, в которых находились княжеские столы, но обосновался во Владимире на Клязьме. Этот город к числу «стольных» никак не относился. Но даже в нем Андрей едва ли мог чувствовать себя полным хозяином. С формальной точки зрения, Владимир, как и другие города княжества, оставался во владении Юрия Долгорукого. Ситуация оказывалась двусмысленной: Андрей, будучи дееспособным и весьма деятельным князем, находясь в самом расцвете сил, пребывал в Суздальской земле — но не на положении князя. И только после смерти отца он формально вступит в княжеские права, воссядет на княжеский стол, при этом совершенно не посчитавшись с правами своих младших братьев. Последние вместе со своей матерью, мачехой Андрея, будут вынуждены отправиться в изгнание в Греческую землю.

Символическое значение уход Андрея Юрьевича на север приобрел прежде всего в связи с тем, что, уезжая, он взял с собой почитаемую в Вышгороде икону Божьей Матери. Впоследствии она получит название Владимирской и станет главной святыней Владимиро-Суздальской, а затем и Московской Руси.

Эта икона хранилась в вышгородском женском («Девичьем») монастыре. По преданию, она была написана самим евангелистом Лукой — с подлинного лика Девы Марии, еще при Ее жизни. Икону привезли на Русь из Константинополя (но конечно же не сам древний подлинник, а список с него) — на одном корабле с другой почитаемой иконой Божьей Матери, получившей на Руси название «Пирогощей». Это случилось еще при князе Мстиславе Владимировиче, около 1131 года [125].

Андрей, дважды княживший в Вышгороде, с особым почтением отнесся к византийской святыне. По свидетельству киевского летописца, он украсил ее драгоценным окладом: «въскова на ню боле 30 гривен золота, проче (кроме. — А.К.) серебра, проче камени дорогого и великого жемчюга».

Если учесть, что, по представлениям людей того времени, список с иконы полностью повторял оригинал, вбирая в себя и все его сакральное содержание, то можно сказать, что вышгородская икона была едва ли не самым древним и авторитетным памятником Православия на территории Руси. Ее перенесение из Киева в Северо-Восточную Русь должно было свидетельствовать о перенесении в новые владения Андрея Боголюбского святости и сакральной истории не только стольного Киева, но и самого Царствующего града, в котором икона хранилась ранее. Более того, в глазах современников Андрея путешествие совершал не просто список чтимой иконы, но сам образ Пречистой, или, лучше сказать, сама Пречистая Богородица. Именно к Ней с мольбой о помощи и небесном предстательстве за свою землю и своих людей будет обращаться князь Андрей Юрьевич. И, подобно Киеву, новым городом, находящимся под особым покровительством Божьей Матери, — подлинным новым Домом Пречистой — суждено будет стать сначала Владимиру, а затем и Москве.