Андрей Ранчин - Борис и Глеб

В журналистском и порой даже лекторском «дискурсах» стало модным именовать княжеские распри «разборками» и сравнивать их с «бандитскими войнами» {365} . Но стилистика, выбранная для придания беседе остроты и живости и построенная на смешении воровского с хлестаковским, отразила не смысл стародавних событий, а цинизм и «безъязычие», нравственную, духовную немоту настоящего. При всей видимости сходства междоусобицы 1015-го и последующих лет с бандитскими разборками по существу это явления абсолютно разные. Бандитские войны 1990-х, не закончившиеся и по сей день, были вызовом самой идее права и свидетельством бессилия власти: перо (не то, которым пишут, а которым пописать можно) и волына подменили закон и порядок. В эпоху становления Руси легитимные формы наследования власти еще не установились, принцип старшинства, по-видимому, сформировался позднее — под влиянием церковной традиции, ветхозаветных образцов. Нежелание святого Бориса оспаривать власть у старшего брата Святополка освятило этот принцип. Засвидетельствованная в сагах история соседней Скандинавии, из которой были родом предки русских князей — Рюриковичей и откуда приходили на Русь наемные воины-варяги, пестрит примерами кровавой борьбы родственников за власть, осознававшимися не как криминальный передел, а как естественный способ обретения права на трон.

И тем не менее сложно согласиться с теми историками, которые не видят в деяниях Святополка ничего исключительного. Так, М.С. Грушевский и А.Е. Пресняков склонны считать, что в случае успеха, если бы Святополк, подражая Владимиру, покровительствовал Церкви, он остался бы в истории не «вторым Каином», а «христолюбцем» {366} . Не рискуя прибегать к рассуждениям в сослагательном наклонении, замечу лишь, что Святополк-братоубийца мерится новой, христианской меркой, которая не прилагалась и неприложима к Владимиру-язычнику. Вероломное убийство трех братьев, кажется, никак не угрожавших власти их губителя, выглядит чрезмерным даже на довольно мрачном фоне того времени.

Одного права силы для занятия престола было недостаточно. Претендент нуждался в поддержке горожан. Княжеское завещание ничего не гарантировало. В 1146 году возмущенные тем, что князь Всеволод Ольгович передал, умирая, престол своему брату Игорю Ольговичу, киевляне, лицемерно признав власть нового господина, целовав ему крест, отправили послов к князю Изяславу Мстиславичу, призывая его на престол: «Ты нашь князь, поеди, Ольговичь не хоцемъ, быти акы в задничи. Кде узрим стяг твой, ту и мы с тобою готови есмь» (Ипатьевская летопись под 1146 годом) {367} . «Не ходим сидеть, как в заднице» — это не грубо-просторечный оборот, «задницей» называлось в древнерусском языке наследство — то, что оставалось после покойника, «позади» него. Оскорбленные киевляне заявляют: «Ты наш князь, приезжай, Ольговичей не хотим, [не хотим], чтобы нас передавали, как по наследству Где увидим твой стяг (боевое знамя), там мы и будем». Игорь Ольгович битву за Киев проиграл и был захвачен в плен Изяславом, а впоследствии, уже принявший монашество, убит киевлянами.

Выбор киевлян в 1015 году не столь ясен, как в 1146-м. Святополк попытался склонить их на свою сторону, раздавая им дорогие одеяния и деньги. По-видимому, для этого князь созвал собрание горожан — вече {368} .

Но где же находился Святополк, когда Владимир скончался? Летописная повесть сообщает, что он был в Киеве или же спешно примчался в город. Владимир «умер <���…> на Берестове (княжеская резиденция, село под Киевом. — А. Р.), и утаили смерть его, так как Святополк был в Киеве. Ночью же разобрали помост между двумя клетями, завернули его в ковер и спустили веревками на землю; затем, возложив его на сани, отвезли и поставили в церкви Святой Богородицы, которую сам когда-то построил. Узнав об этом, сошлись люди без числа и плакали по нем — бояре как по заступнике страны, бедные же как о своем заступнике и кормителе. И положили его в гроб мраморный, похоронили тело его, блаженного князя, с плачем» {369} .

Из этого фрагмента следует, что Святополк в час кончины приемного отца находился на свободе, то есть его темничное сидение в наказание за козни против Владимира закончилось. Или же он был освобожден сразу после смерти крестителя Руси и поспешил в Киев, причем, учитывая быстроту появления в столице, «второй Каин» находился где-то неподалеку. По сообщению Титмара Мерзебургского, Святополк пребывал в темнице до самой смерти Владимира {370} . Распространено предположение [102], что он сначала отбывал заключение в Вышгороде — городе, находившемся примерно в десяти верстах от Киева вверх по Днепру [103], а потом, еще при жизни приемного отца, жил на свободе, но под надзором Владимировых людей. Некоторые историки склонны считать, что он был помилован и освобожден еще до смерти Владимира {371} . Возможно, прощенный князь находился в Киеве {372} . Было высказано даже предположение, что Святополк был облечен Владимиром правами регента {373} . А по мнению А.Ю. Карпова, Святополк всё еще находился в этот час в заточении в Вышгороде, но смерть Владимира автоматически даровала ему свободу {374} . Соображения в пользу этой идеи сомнительны: сама по себе кончина князя отнюдь не отменяла его распоряжений в отношении ослушника, особенно если Владимир успел назвать имя своего наследника-преемника. Но Святополка могли освободить его доброжелатели {375} . Весьма вероятно, что Святополк действительно был заключен в темницу в Вышгороде или, может быть, жил здесь под надзором после освобождения Владимиром. У будущего братоубийцы, как оказалось, имелись приверженцы в этом городе: убийство Бориса, согласно «Повести временных лет» и «Сказанию об убиении Бориса и Глеба», совершат вышегородский «мелкий» боярин («болярец») Путьша (Путша) и его люди («Путьшина чадь»). Именно в Вышгороде держал совет «второй Каин» с исполнителями преступления [104]. Решение князя Владимира сохранить Святополку жизнь оказалось опрометчивым. Но это был поступок естественный для христианина. Немецкий миссионер Бруно Кверфуртский, отправившийся в 1008 году с проповедью к язычникам-печенегам, вспоминал, с какой трогательной сердечностью отнесся к нему князь Владимир и как слезно уговаривал отказаться от своего намерения, страшась за его жизнь — за жизнь впервые увиденного человека {376} . Конечно, монах-миссионер — это не пасынок, посягавший на власть и, может быть, на саму жизнь приемного отца. Как будто бы нелегко предположить во Владимире такую глубину милосердия, такую способность прощать. Но ведь князя могла тяготить вина перед заговорщиком Святополком, отца которого он некогда убил.

Версию об освобождении Святополка Владимиром вроде бы подтверждает нумизматика. Выше уже упоминалась любопытная монета с изображением Святополка. Как установил С.В. Белецкий, Святополк чеканил свою монету еще при жизни Владимира. Сохранился экземпляр, на аверсе которого изображен он сам на престоле, а на реверсе — трезубец его отчима. Исследователь определил этот тип монеты как вассальный чекан: после нападения Болеслава Владимир выпустил пасынка-племянника на свободу и даже признал за ним право наследования княжеской власти {377} . «Вероятнее, что причиной примирения Владимира с мятежным родичем были враждебные действия не свата, а его собственного сына (Ярослава. — А. Р.)», — отмечает Н.И. Милютенко {378} .