Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

— Черти принесли!

Сквозь толпу кучеров и зевак ребята протолкались к окнам.

В углу большого зала сидели музыканты. Человек в военной форме стоял перед оркестром и размахивал руками, то и дело оглядываясь назад, на танцующих. Неподалеку от оркестра сидел сам Шмарин.

Рядом с Кузьмой — сухопарый старик в темном костюме. Кончики усов скручены в колечки. Вытянувшись в струнку, он посматривал на танцующих чопорно и строго. Это был немец Карл Шуппе, управитель нового завода. Сам хозяин Сименс Вирт еще глаз не показывал в своем владении.

А по другую сторону Шмарина небрежно раскинулся в кресле жандармский полковник Курбатов из Златогорья. Его голубой мундир на свету казался серым и так же, как у Шмарина, блистал гербовыми пуговицами и погонами.

Какие-то парни во фраках, с большими белыми цветами в петлицах носились по залу, распоряжаясь танцующими. Витя объяснил брату, что оркестр и эти проворные молодчики-распорядители выписаны Шмариным не откуда-нибудь, а из самого Екатеринбурга. Так поступали настоящие дворяне.

Появился толстый урядник. Покрикивая и ругаясь, он отогнал зевак от окон. Витя вступил было с ним в перебранку, но струсивший Сережа оттащил его от окна. Они отправились домой.

На плотине было тихо, темно, безлюдно. Оглянувшись на шмаринский дом, Витя сказал:

— Обожди меня, Сереж! Сейчас вернусь.

— А ты куда? — спросил Сережа, но брат уже скрылся.

Боязно Сереже одному. Он прижался к покосившимся деревянным перилам. Ветра не было, а вода все-таки двигалась, словно дышала — слабые волны накатывались на обложенное булыжником подножие плотины. Кругом чернели горы. Сережа изнывал от страха. Где теперь Витька? Почему он его бросил?

Вдруг в шмаринском доме что-то случилось: сразу перестал играть оркестр, послышались крики, полицейский свисток, шум. Сережка насторожился. По плотине кто-то бежал, тяжело стуча ногами. Сережа спрятался за перила. Человек остановился и негромко прокричал:

— Сережка! Сережка! Да ты где?

Сережка откликнулся, и брат, не сказав больше ни слова, подхватил его за руку и увлек за собой.

Дома зажгли лампу, стали ждать Анну Михайловну. Она принесла с собой узелок с разной снедью: выпросила, должно быть, у толстой шмаринской стряпухи. Постряпушки в платке помялись, но были вкусны, и Сережка ел с удовольствием. Витя же отказался наотрез.

— Нужны-то мне буржуйские оглодыши!

Мать взяла пирожок, осмотрела со всех сторон:

— И не глодано совсем. Тут маленько кусано, так это и обломить можно…

Витя молча достал из залавка кусок черного хлеба, посолил и стал есть.

— А ты, Сереженька, не смотри на брата, кушай — гордость его одолела. Наше ли дело гордиться? — вздохнула мать.

Сережа ел, но почему-то такая вкусная снедь теперь показалась противной. Он тоже потянулся за хлебом.

Анна Михайловна рассказала, что в разгар танцев какой-то озорник запустил с улицы камнем в окно. Разбилось стекло, одному из франтов досталось по лицу, да так сильно, что кровь потекла. Был переполох, стали искать озорника, да не нашли.

— Одного подшибло или еще кого? — спросил Витя и строго глянул на Сережу.

— Сказывали — одного… — Матери пришла в голову какая-то мысль, она подозрительно посмотрела на сыновей: — А вы, ребятки, никуда не ходили?

— Куда же мы пойдем? Сама домовничать заставила.

— То-то же.

Сережа молчал. Теперь он понял, куда отлучался Витя с плотины, но матери такое разве скажешь?

Когда легли спать, он потихоньку спросил:

— Вить, а ты ведь окно выбил? Ага?

— Озорник я, что ли, какой? — отперся Витя.

— Врешь. Я знаю, ты к Шмарину бегал.

Витя поерзал, устраиваясь получше, и неожиданно злорадно проговорил:

— И загалдели же они! Со-обаки!

Он! Не признается, а все-таки он!

И вот теперь живым видением этот случай встал в памяти Сергея. Так, пусть на первый взгляд и своеобразно, начал воевать брат с ненавистным ему миром богачей.

Алевтина Федоровна пришла не одна.

— Принимайте жильца, Анна Михайловна, — сказала учительница. — Вот привела вам хорошего человека.

— Да, да, я ищу небольшую комнату, — с усилием, но очень отчетливо сказал ее спутник.

Вид у него был не совсем обыкновенный: длиннополый сюртук, белая рубашка, крахмальный стоячий воротник и черный галстук, похожий на бабочку. Стальная тросточка и шляпа-котелок совсем смутили Анну Михайловну:

— Что вы, Аленька! Мыслимо ли такому господину у меня жить! Чать, он из благородных…

Учительница и Ян Балтушис переглянулись. Алевтина Федоровна усмехнулась и покачала головой:

— Говорила же я вам, Ян. Зачем вам понадобился этот костюм?

Ян озадаченно развел руками:

— Я не знал. В Риге без хорошего костюма хозяйка не пустит в дом. В моей стороне очень важно — хороший костюм… — Почесав затылок, он весело взглянул на Анну Михайловну: — Не надо верить в костюмы, моя хозяйка. Я совсем не господин. Я — матрос из Риги. Самый простой матрос. Посмотрите — раз, два, три!

Засунув пальцы за борт сюртука, он отстегнул какую-то пуговицу, и то, что ребята принимали за рубашку, поднялось вверх и свернулось в трубку. Ребята захохотали — они впервые увидели манишку. Под нагрудником и в самом деле завиднелась полосатая моряцкая тельняшка. Ян подмигнул ребятам и повернулся к Анне Михайловне:

— У нас так принято: когда рабочий идет искать работу или квартиру — всегда надо надевать самый хороший костюм. Капитан даст больше жалованья, хозяйка будет лучше уважать.

Вид у Яна был такой, что и Анна Михайловна засмеялась:

— Ну и ну, пролазный мужик! Не из русских, что ли?

— Латыш, Анна Михайловна, — ответила Алевтина Федоровна.

— Видать, недавно приехал!..

Вместе с заводом в Мисяж приехало много рабочих-латышей. Их размещали по квартирам местных жителей. Хозяйки очень хвалили новых квартирантов: непьющие, ведут себя степенно, чистоту соблюдают, худого слова не услышишь.

Анна Михайловна согласилась принять квартиранта, и он ушел за пожитками.

Ян Балтушис уже приворожил к себе ребят, и они с нетерпением ждали его возвращения. Он появился в самом простом виде: замасленной рабочей куртке, маленькой кепочке на макушке, аккуратно залатанных штиблетах. Был он весь в поту, тяжело дышал — на загорбке нес большой самодельный чемодан-ящик и поверх него связку с постелью.

— Для чего ты, сердешный, маялся? Попросили бы коня у соседей, Витька мигом бы привез, — пожалела Анна Михайловна и попробовала сдвинуть с места чемодан. — Тяжелущий какой! Как ты его и донес?

Ян вытирал багровый затылок и отдувался:

— Пустяки, моя хозяйка! Зачем лошадь, когда есть у человека и руки и ноги?

Чемодан открыли и стало понятно, почему он так тяжел: битком набит множеством разных инструментов: ножовки, стамески, долота, рубанки, рашпили, напильники, колодки, паяльник, клещи, плоскогубцы, молоток, топорик, коловорот, сверла и даже небольшая наковальня. Все лежало не кучей, а каждый предмет имел свое место, был закреплен в зажимах и гнездах.