Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

Мелькнул и скрылся в толпе сухопарый юркий мужчина в сдвинутой на затылок кепке. Виктор все чаще встречал его на улице, и ему стало казаться, что неспроста вертится в людных местах этот тип. «Неужели хвост?»

На центральной Славянской улице, притихшей было зимой, звенели шпорами, сверкали золотом погон колчаковские офицеры. Мельтешили в глазах английские френчи, синие и красные бриджи. В шумной и пестрой толпе мелькали дамские шляпки, украшенные яркими перьями.

Прошелестела рядом широким подолом какая-то женщина под руку с высоким подпоручиком. На лице подпоручика — лице кокаиниста, обтянутом серой кожей, — подобие улыбки. В крикливо одетой женщине с накрашенными ресницами и подведенными бровями узнал парикмахершу Леерзон-Новицкую.

«Тварь продажная!» — поморщился Виктор и ускорил шаги.

Неотступно преследовала мысль: «Кто такой Наумка? Прибыли из Уфы с Антоновым вместе, а как-то по-разному ведут себя. Антонов скрывался в надежных квартирах, а Наумка — свободно разгуливал по ночному городу. Иван Антонов ушел на Таганай, в отряд, а этот просит отправить его обратно в Уфу. Кто же он? Документы у него вроде в порядке. Нет, трудно подозревать товарища!»

Виктория Ивановна, предупрежденная Надей Астафьевой о приходе Виктора, сразу провела его в комнату, подставила табуретку. Виктор отдал пакет и извлек инструменты, прикидывая, откуда начать работу.

Обычно молчаливый, Наумка на этот раз вошел в комнату не в меру оживленный. Щуря серые, с холодным блеском глаза, бодро спросил:

— Что приуныл, братец?

— Радоваться нечему, заказов совсем нет, — суховато ответил Виктор.

Наумка с доверительной улыбкой уточнил:

— Здесь тоже не очень-то обломится: беднота…

— За длинным рублем не гонюсь, лишь бы прокормиться.

Наумка взглянул на хмурое, озабоченное лицо Виктора и, словно желая сгладить впечатление от своих слов, серьезно, без тени улыбки, проговорил:

— Брось тоску напускать. Ты ведь, кажется, в главных ходишь? Кому-кому, а тебе-то надо крепиться.

— Все одно дело делаем, — уклончиво буркнул Виктор, настораживаясь при последних словах Наумки.

— Ну-ну, не скажи, — как-то по-особому многозначительно протянул Наумка, поглаживая пальцами спинку стула.

Виктор мельком взглянул на руку Наумки, и его неприятно поразила белизна кожи.

Словно угадывая его мысли, Наумка протяжно вздохнул:

— Не знаю, куда деться от безделья. Парень я рисковый, костлявой не боюсь! — при последних словах глаза его блеснули.

«Этот, видать, не струсит», — подумал Виктор. Первое неприятное впечатление от встречи таяло, и Виктор, постукивая молотком, ломал голову: давать или не давать Наумке поручение? Надо бы, конечно, посоветоваться с Теплоуховым, но время крутое, каждый день работы на счету, каждый подпольщик занят по горло. И Виктор решился. Извлек из своей сумки небольшую пачку листовок, подал Наумке:

— Ты здесь рядом со станцией. Как стемнеет, иди к эшелонам, подбрасывай в теплушки. Солдатикам сейчас холодновато, так пусть греются от наших слов.

Наумка радостно потер руки:

— Это по-нашенски. А еще принесешь?

— Там видно будет, — сдержанно сказал Виктор, но в голосе его явственно прозвучала теплота: сомнения насчет связного у него рассеялись.

Когда Виктор уходил от Юргут, Наумка проводил его долгим внимательным взглядом.

В очередной свой приезд за хлебом рыжеусый чех вошел к Белоусову необычайно возбужденный. Сняв овчинные рукавицы, он растирал озябшие руки и в нетерпении порывался что-то сказать Григорию. Белоусов сразу отослал работниц таскать мешки с хлебом на пароконные сани.

— Ну, что, камрад, застыл, что ли, в дороге?

— Ни-и, — замотал головой рыжеусый. — Я узнал ошшень важный — как это у вас? — ошшень большой сведений.

— Н-ну, — поощрил его Григорий.

— Ваш Кольчак другой день, ну, разумишь, сафтра будет ехать в Омск.

— Откуда ты узнал? — нетерпеливо спросил Григорий, получивший в числе других подпольщиков задание горкома как можно точнее выяснить дату отъезда «верховного» из Златоуста и часы отправления поезда.

— О-о! — рыжеусый многозначительно поднял вверх указательный, в никотиновых обводах, палец. — Сольдатский телеграф.

— А не брешешь? — вырвалось у Григория.

— Бре-шешь? Как это понимайт?

— Ну, не врешь, не обманываешь, точно знаешь? — Белоусов торопился расшифровать свою первую столь не дипломатичную фразу.

— Точ-но, — твердо выговорил рыжеусый.

Дальше краткий их разговор обрел для Григория ту остроту, когда хочется сорваться с места, немедленно действовать.

Сдерживая себя, он крепко пожал мозолистую руку рабочего-солдата:

— Спасибо, камрад.

— Кушай на сдоровье! — лукаво улыбнулся тот и вышел, крепко захлопнув залубеневшую от мороза дверь.

Василий Волошин вместе с двумя партизанами, обливаясь потом, спешил к тому перегону, где полотно железкой дороги, проложенное среди густого ельника, делает крутой поворот, огибая реку. За спиной у каждого в мешках — взрывчатка. Широкие охотничьи лыжи крепки и надежны. Они плавно скользят при спуске с крутых гор, но подъемы вверх и на них тяжки.

Высвечивают за спинами партизан трехгранные штыки трехлинеек, стелются позади лыжников ровные широкие полосы. Через каждые три-четыре километра задний сменяет переднего: прокладывает лыжню. Идут споро, но Василий все поторапливает:

— Давай, шагай угонистее, а то придем к шапошному разбору.

— Ниче, — откликается передний, — успеем, тут, паря, уже недалече.

Василий волновался. Еще бы: ему поручено «долбануть» самого «верховного». В случае удачи… А удачи у подпольщиков уже были. Челябинские партизанские группы, созданные из рабочих-железнодорожников, в октябре прошлого года подорвали поезд из восьми вагонов, в котором следовала через Челябинск англо-французская миссия. В ноябре партизаны парализовали движение на железной дороге Челябинск — Екатеринбург и Челябинск — Златоуст. Но диверсия, на которую вел свою группу Василий, по своему значению превосходила все, что удавалось до этого подпольщикам и партизанам.

Перед закатом скупого еще по-зимнему солнца они подходили к цели. Стремительно скатившись с крутой горы в приречную долину, неожиданно увидели солдат.

«Опоздали…» — было первой мыслью Василия. Но вот он разглядел вдали груды искореженных вагонов, и радостно забилось его сердце. «Царство тебе небесное, «верховный», ни дна тебе ни покрышки», — пробормотал Василий, но в следующее мгновение упал в снег — над головой просвистели пули. К ним приближались солдаты с винтовками наперевес.

Василий озирался, лихорадочно соображая, как быть. Впереди и с обеих сторон — солдаты, позади — подъем в гору. Начнешь подниматься, — перестреляют, как куропаток. А солдатские цепи надвигались зловеще и молча.