Владислав Гравишкис - В семнадцать мальчишеских лет

— Руки на стол! — раздалось сзади.

В дверях стоял Виталий Ковшов.

— Что это значит? — Овчаров выхватил пистолет.

— Руки на стол! — повторил Виталий.

За ним стояли Чевардин, Аникеев, Ипатов, Желнин, Назаров.

Овчаров кинул на стол пистолет и вяло опустился на стул.

— Оружие сдать! Выходить по-одному. Товарищ Ипатов, соберите пистолеты.

Пока выводили арестованных, исчез Голендер.

На улице Ковшов поблагодарил за помощь Елькина.

— Вот и все, — сказал Елькин.

— Да, — согласился Ковшов, — хотя дыму эсеры напустят немало. Поди, на заводе уже шум поднимают — на это они мастера. Не хотите посмотреть?

— Пожалуй.

Ковшов повернул барабан револьвера, сунул его в карман:

— Советую и вам держать поближе.

В центрально-инструментальном цехе было тихо. Перешли в машстрой. Там на коробке передач «Большого Волнеберга» человек потрясал кулаками.

— Ба, Кива!

— По-предательски подло, как тати, большевики ворвались и расправились с теми, кто всю свою чистую жизнь бескорыстно отдавал трудовому народу.

— Любопытно, — Елькин разглядывал говорившего.

— Сейчас он из вас выжмет слезу.

— Чья душа не отзовется болью, узнав о бандитской расправе, чья душа не возопит об отмщении?

Ковшов вышел в главный проход большого токарного отделения:

— Товарищи, сегодня власть в городе перешла в руки большевиков. Эсеровский комитет и штаб разоружены без единого выстрела, арестованы и находятся под охраной. А этот человек несет вздор.

Кива скатился со станка, вжал голову в плечи и запетлял между станками.

На станции стоял эшелон с чехами. Что-то случилось, и он задержался. Комендант станции Сергей Синяков ждал его отправления, чтобы идти домой — он устал за бесконечный день. В девять вечера к нему вошли два иностранных офицера.

— Я начальник чешского эшелона, — старший щелкнул каблуками. — Наш эшелон, к сожалению, отправляется только завтра.

— Чем могу быть полезен? — Синяков поднялся.

— Мы пришли предложить услуги своего оркестра.

— Играйте.

— Вы очень любезны, — старший опять щелкнул каблуками.

Они удалились.

Комендант станции был еще молод, любил мыслить возвышенно, и, не будь так сильно занят, писал бы стихи. Он глядел на непривычные для глаза мундиры, вкрапленные в толпу станционных жителей, и думал: «Теплый майский вечер дышит прохладой». Ветра не было, но это не имело значения.

Освободившись только к полуночи, он по пути завернул в клуб. Скамейки там были сдвинуты. «В зале — водоворот танцующих пар», — подумал он.

Оркестранты играли слаженно, и вечер казался веселым. Наблюдая за танцующими, он уловил, или скорее почувствовал, тревогу. «От переутомления», — подумал, но и дома ощущение тревоги не проходило.

Утром вскочил при первом скрипе — в комнату вошла мать и передала записку:

— Сережа, дежурный принес.

«Вот что рассеет туман моих предположений», — подумал и прочел в записке: «Челябинск захвачен белочехами». Отметил: почерк телеграфиста Ившина.

Оделся, плеснул в лицо из ковша, вышел. «Голова его была охвачена желанием узнать подробности», — думал по дороге на станцию.

Возле вагонов увидел вооруженных чехов. У аппарата стоял часовой.

— Почему он здесь? — Сергей спросил старшего телеграфиста.

— Начальник эшелона поставил.

— Пошлите за начальником.

Старший телеграфист подал телеграмму, в ней подтверждалось содержание записки. «На город, утонувший в горах, надвигается черная туча», — подумал и распорядился:

— Товарищ Ившин, узнайте положение на станции Полетаево.

Вошел начальник чешского эшелона.

— Зачем вы поставили часового? — спросил Синяков.

— Для порядка.

— Уберите его.

— Но прежде я должен по прямому проводу связаться через Челябинск с нашим штабом.

— Линия занята срочной работой. А то, что хотели передать, изложите в телеграмме.

— Вы хотите быть моим цензором?

— Как угодно.

Начальник эшелона ушел. Синяков связался с отделением эксплуатации и попросил не пропускать поезда из Челябинска — задерживать их в Миассе. Затем послал дежурного в станционный штаб Красной гвардии.

К восьми утра красногвардейцы обговорили захват чешского эшелона на случай, если белочехи откажутся сдать оружие. В девять часов комиссар тяги Георгий Щипицын под видом маневров вывел эшелон за семафор к выемке, где залег красногвардейский отряд. К эшелону направили парламентеров. Их встретили огнем. Пулеметчик Виктор Гордеев дал ответную очередь. Чехи развернулись в цепь.

Витька Шляхтин бежал из кузницы в прокатку и увидел пацана, кубарем скатившегося с Косотура. Оказавшись в заводе, пацан стал озираться.

— Тебе чего? — Рыжий примеривался, не дать ли пришельцу взбучку.

— Егора Са…Са… — задышливо пытался тот что-то сказать.

— Сажина, что ли?

Пацан кивнул головой и обернулся:

— Там стреляют…

Когда разыскали Сажина, парнишка пришел в себя и рассказал, что за горой идет бой и что белочехи теснят станционный отряд красногвардейцев, и что его, Петьку Зайцева, послал Алексей Карьков, а также, что пулеметчик Гордеев убит, а заменить его некем. У белочехов два пулемета и тьма народу.

Егор Филиппович отпустил мальца и наказал Витьке:

— Беги в оружейку, в машстрой и всем по пути говори: пусть в штаб бегут.

Рыжий круто повернулся и исчез.

Сажин поспешил в паросиловой. Там, в конторке, под часами фирмы Буре сидел старик Михайло Пашков. По этим часам он давал гудок к началу работы и в конце смены, может, лет семьдесят.

— А ну-ка, батя, попикай, — сказал Егор. — Народ поднять надо.

— Ишь ты, попикай — не баловство, матушки вы мои, — Михайло прикинулся глухим.

— Тревогу надо поднять.

— Ась? — старик повернулся ухом, — чегой-то?

— Наши с белыми за горой схватились.

— Ах ты, матушки вы мои, — и повис на рычаге.

В штабе городского отряда Ванюшка протиснулся вперед.

— Куда лезешь?

— Винтовку давай.

— Билет?

— Вот, — и Ванюшка раскрыл билет, где черным по белому было написано, что он, Ипатов Иван Иванович, является членом отряда Красной гвардии. И печать, и подпись — все как надо.

— Получай, следующий!

— Мне давай, — место Ванюшки заступил Витька Шляхтин.

— Билет.

— Дома забыл.

— Отходи, следующий…

Выбегали из штаба, строились. Виталий Ковшов был на коне. Гнедко приплясывал под ним — чуял опытную руку. Видно было, что Ковшов более деревенский житель, чем городской. На Большой Славянской он объехал отряд, поручил вести его Ванагу, а сам ускакал вперед.