Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

«Гиммлер был сильно расстроен. Гитлер откровенно демонстрировал свое отчуждение. В качестве позорного наказания Гитлер приказал личному составу дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер» снять нарукавные повязки [130]. Он сказал, что не может доверять никому, кроме штандартенфюрера доктора Брандта [131]и меня. Что ему делать? Он не может убить Гитлера, отравить или арестовать в имперской канцелярии. Если это сделать, то остановится вся военная машина рейха. Я объяснил ему, что все это не важно. Было только две возможности. Он может пойти к Гитлеру, описать ему события, произошедшие за последние два года, и убедить добровольно уйти в отставку. <���…> «Это абсолютно невозможно! – горячо возразил Гиммлер. – Он тут же впадет в ярость и собственноручно застрелит меня на месте!» – «Тогда обезопасьте себя, – сказал я. – У вас в подчинении достаточно офицеров СС, которые могут внезапно арестовать Гитлера. Если же этот выход тоже не годится, то мы можем привлечь к этому делу врачей».

Гиммлер не дал ответа на эти предложения. Он готовился, впрочем совершенно абстрактно, к решительным действиям; но Шелленберг еще не зашел так далеко, чтобы составить общий план действий и тем более его конкретизировать. Когда прогулка была окончена, все, что смог предложить Гиммлер, – это встречу одного из его представителей с профессором де Кринисом, профессором Морелем, доктором Штумпфеггером и Борманом. Ничто не могло лучше продемонстрировать оторванность Гиммлера от реальности, так же как и невероятную наивность Шелленберга, считавшего, что из Гиммлера в конце концов когда-нибудь получится конспиратор. Морель и Борман держались на плаву исключительно по милости Гитлера. Их власть зиждилась не на политической независимости, не на частных армиях и не на личной незаменимости. Что касается Штумпфеггера, то он, хотя Гиммлер, вероятно, думал, что он сохранил верность своим старым патронам в Хоэнлихене, уже курил свой фимиам перед другими святынями – в имперской канцелярии. Эти люди не собирались объявлять Гитлера недееспособным, чтобы отстранить его от власти. Де Кринис, однако, сделал то, что требовал от него Гиммлер, и встретился со Штумпфеггером, чтобы обсудить с ним состояние здоровья Гитлера. Однако Штумпфеггер не согласился с диагнозом де Криниса, так как не считал, что фюрер страдал болезнью Паркинсона, и, несмотря на то что Штумпфеггер согласился с предложением де Криниса назначить Гитлеру лекарства, которые могли бы улучшить его состояние, он так и не сделал ни малейшей попытки эти лекарства назначить. Действительно, почему именно он должен был этим заниматься? Он хирург, а не врач общей практики. Помня печальный опыт Брандта, он предпочитал не вмешиваться в терапевтическую епархию доктора Мореля.

Потерпев очередную неудачу, Шелленберг вспомнил еще одного человека, который мог помочь ему побудить Гиммлера к активным действиям. 19 апреля 1945 года он устроил встречу Гиммлера с графом Лутцем Шверином фон Крозигом, гитлеровским министром финансов. Но прежде чем еще ниже спуститься по шкале индекса умственных способностей до уровня графа Шверина фон Крозига, нам придется вернуться в Берлин.

Гитлер к тому времени уже снова был в Берлине и готовился к своей последней битве. В декабре он отдал из Бад-Наухайма приказ о начале Арденнского контрнаступления. Оно провалилось, и западные союзники успешно форсировали Рейн. Гитлер обратил свой взор на восток и собрал дивизии для контрудара по наступавшим на Дунае русским армиям. Это контрнаступление тоже оказалось неудачным, и русские форсировали Одер и Эльбу в ее верхнем течении. Теперь, сидя в бункере под имперской канцелярией, Гитлер руководил последними своими военными операциями. Весь личный состав ставки, все его окружение уже знало, что война проиграна. Некоторые знали это уже несколько лет, но сам Гитлер продолжал верить в свою звезду, в провидение и в собственную исключительность. Теперь он и в самом деле был незаменим, так как у него теперь не было преемника. Декрет о назначении преемником Геринга не был отменен формально, но утратил всякую силу, так как Геринг прочно впал в немилость и был почти забыт [132]. На право быть преемниками могли претендовать Борман, завладевший всеми внутренними делами рейха, и Гиммлер, продолжавший контролировать СС. Военная верхушка была полностью исключена из списка после заговора 20 июля. Только откровенные подхалимы и лизоблюды в офицерской касте уцелели и пережили последовавшую чистку. Обсуждая в марте 1945 года этот вопрос с секретарем, Гитлер признал, что в деле назначения преемника он потерпел полное фиаско. Гесс, сказал он, сошел с ума; Геринг из-за своего образа жизни и неудач люфтваффе утратил доверие немецкого народа; что же касается Гиммлера, который является очевидным третьим по рангу кандидатом, так как само его звание – рейхсфюрер – для многих означает право на наследование короны, то он никогда не станет преемником, так как у него плохие отношения с партией (читай, с Борманом), «да он и не может быть фюрером, так как начисто лишен художественного вкуса». Гитлер не знал, кого ему выбрать, и в результате не выбрал никого. В то время Гитлер еще не знал, что Гиммлер собирается отречься от него, как уже отрекся Шпеер. Однако Гитлер чувствовал, что над его головой сгущаются тучи измены. К счастью, у него были два существа, устойчивые к распространившейся заразе предательства, – Ева Браун и Блонди.

«Для всех историков, – утверждает Шпеер, – Ева Браун станет полным разочарованием». Добавим, что и для любителей истории тоже. Она была начисто лишена колорита и яркости любовниц тиранов. Она не была ни Феодорой, ни мадам Помпадур, ни Лолой Монтес. Правда, и Гитлер не был типичным тираном. За вспышками его расчетливой ярости, неимоверными притязаниями, непомерной самоуверенностью не было царственной снисходительности сластолюбца, но лишь банальный вкус и склонность к бюргерскому уюту. Стоит лишь вспо мнить любовь к булочкам с кремом. Именно эти – скрытые под маской внешнего величия – черты его характера привлекали Еву Браун, а так как ее привлекала банальность, а не экстравагантность его натуры, то и сама она была неинтересна. Действительно, самым интересным касающимся ее фактом была тщательно охраняемая тайна самого ее существования. Связь Гитлера с Евой Браун продолжалась двенадцать лет, и оба они умерли до того, как эта их связь стала известна за пределами их ближайшего окружения. Жизнь Евы Браун была окутана заговором молчания. Слугам было запрещено к ней обращаться, лицо Евы Браун исчезало с фотографий, где она была снята вместе с фюрером, перед их публикацией.

С Евой Браун, как и с доктором Морелем, Гитлера познакомил его фотограф Гофман, в ателье которого она работала. Скорее хорошенькая, чем красивая, со свеженьким личиком и высокими скулами, ненавязчивая, лишенная честолюбия и стремящаяся угодить, она вскоре была приближена Гитлером, так как воплощала идеал покоя, которого так не хватало фюреру в его политической жизни, но которого так жаждала его буржуазная душа. В обществе Евы Браун Гитлер обретал покой, которого не мог найти больше нигде; она же, в свою очередь, заботилась о его домашней гавани и не стремилась к влиянию в политических делах, сглаживая рутину его жесткой беспорядочной жизни. Хорошая лыжница и скалолазка, профессиональная танцовщица, выглядевшая эрудитом среди невежественной клики гитлеровского окружения, любившая обсуждать книги и картины и помогавшая Гитлеру приобретать предметы искусства, она великолепно вписывалась в альпийский, «художественный» мир Берхтесгадена, где она, собственно, постоянно и жила в некоем добровольном заточении. Только в последние два года своей жизни Гитлер разрешил ей переехать в Берлин. Гитлер никогда не изменял ей, у Евы Браун не было соперниц [133]; его не интересовали смазливые нордические актрисы, которых Геббельс для саморекламы частенько привозил в имперскую канцелярию. Вообще, представляется, что Гитлер боялся женщин, опасаясь, что они начнут вмешиваться в политику, устроив из государственной политики бабье царство, хотя правление с помощью приближенных мало отличается от такого сценария. В этом отношении Ева Браун не представляла для Гитлера никакой опасности. Она не интересовалась политикой, следила за чистотой чайных чашек и старалась сделать так, чтобы во время редкого отдыха политики не досаждали Гитлеру. Все в один голос хвалили ее за умеренность. Несмотря на все свои искушения и возможности, она ни разу ими не воспользовалась. Она не любила Бормана, но никогда не настраивала против него Гитлера, да он и не стал бы терпеть ее нашептываний. В свою очередь, Гитлер носился с Евой Браун, как с драгоценным хрупким сосудом. Он не позволял ей летать на самолете и ездить в машине со скоростью больше 60 километров в час.