Хью Тревор-Роупер - Последние дни Гитлера. Тайна гибели вождя Третьего рейха. 1945

Второй разговор касался радиограммы Геринга, полученной во второй половине дня.

Борман четыре года ждал момента, чтобы свалить Геринга, однако напрасно, и вот теперь час настал. Гитлер в любой момент может отправиться в мир иной, и тогда, по закону – если он не будет изменен, – Геринг станет преемником и Борман навсегда упустит свой шанс. В паноптикуме тогдашней германской политики Борман, как Гиммлер, Шелленберг, Геринг и Шверин фон Крозиг, все еще верил, что сможет унаследовать какую-то реальную власть после смерти Гитлера и воспользоваться ею. И вот теперь, в последний момент, такая возможность наконец представилась, причем представилась в самый благоприятный момент, когда время долгих объяснений прошло и Гитлер уже не услышит возражений соперников. Радиограмма Геринга попала в руки Бормана как раз в тот момент, когда Гитлер слушал только его одного. Геринг, конечно, предусмотрел такой случай и одновременно послал радиограммы Кейтелю, Риббентропу и фон Белову, но Кейтель и Йодль уже навсегда покинули бункер и находились теперь в своей ставке, а Риббентроп не пошевелит и пальцем ради спасения Геринга. В радиограмме, отправленной фон Белову, было сказано, чтобы он проследил, что радиограмма передана в руки фюрера, и использовал все свое влияние, чтобы уговорить Гитлера покинуть бункер и улететь на юг. Эта радиограмма была перехвачена Борманом, и фон Белов ее так и не увидел [169]. Борман был полон решимости доиграть свою игру до конца.

Как Борман это сделал, можно судить по объяснению, данному Гитлером преемнику Геринга Риттеру фон Грейму [170]. Борман безошибочно обратил внимание Гитлера на одно место в радиограмме, где Геринг требует дать ответ до десяти часов вечера. Это ультиматум, сказал Борман. Кроме того, он напомнил Гитлеру, что шесть месяцев назад Геринга подозревали в поисках возможностей переговоров с союзниками. Понятно, что теперь он хочет захватить власть, чтобы возобновить эти попытки. Подозрения, которые, впрочем, никуда не делись, с новой силой охватили Гитлера. Герингу был послан ответ, в котором говорилось, что Гитлер по-прежнему обладает полной свободой рук и запрещает все самостоятельные действия. Теперь, в присутствии Шпеера, решался вопрос о судьбе Геринга. «Гитлер был вне себя от гнева, – рассказывает Шпеер, – и говорил о Геринге, не стесняясь в выражениях. Говорил, что давно знал, что Геринг неадекватен, что он лишен всякой морали, что он наркоман…», но «тем не менее», продолжал Гитлер, «он может обсудить условия капитуляции», добавив после некоторого раздумья, что «не важно, в конце концов, кто это сделает». «Презрение к Герингу и его штабу, – говорит далее Шпеер, – явственно просквозило в тональности этой фразы». В конце концов Гитлер не согласился с предложением расстрелять Геринга, но согласился с тем, что Геринг должен быть смещен со всех своих постов и лишен права преемника фюрера. После этого Гитлер приказал Борману составить текст радиограммы. Борман вышел и через некоторое время вернулся с готовым текстом. Гитлер его одобрил, и радиограмма была отослана адресату. В ней говорилось, что поступок Геринга – это измена делу национал-социализма и лично фюреру; что за это преступление он заслуживает смерти. Но Геринг заслуживает снисхождения за свои прежние заслуги перед партией, и поэтому может избежать смерти, если немедленно и добровольно откажется от всех своих постов. Герингу предложили ответить «да» или «нет». Одновременно Борман отправил радиограмму руководителям СС в Оберзальцберге оберштурмбаннфюреру Франку и оберштурмфюреру Бредову, в которой предписывал им арестовать Геринга за государственную измену. Чины штаба и советники должны быть арестованы и помещены либо в тюрьму, либо под домашний арест. «За исполнение приказа вы отвечаете головой». Приказ был выполнен. Вскоре после полуночи Геринг и его сторонники были арестованы. На следующий день в Берлине было объявлено, что Геринг по состоянию здоровья освобожден от всех своих постов. Борман торжествовал. Вопрос о преемнике был снова открыт.

Но почему, спросите вы, Борман так легко добился успеха? Почему Гитлер с такой готовностью поддался на явные инсинуации? Разве не сам Гитлер уполномочил Геринга принять власть и использовать ее авторитет для переговоров с союзниками? Для начала мы можем предположить, что свидетели исказили смысл слов Гитлера. Но эти свидетельства выдерживают самую строгую проверку. Пять дней спустя Йодль повторил свои слова, сказанные Коллеру в ту ночь [171], а через полгода они были независимо подтверждены показаниями Кейтеля. Но, может быть, Гитлер забыл о своих собственных словах или не захотел их вспоминать? Или он вложил иной смысл в слова, которые его слушатели восприняли слишком буквально? Истина находится, как обычно, где-то посередине.

Слова всегда играют одну из двух ролей: либо они служат для выражения идей и мыслей, а иногда служат лишь для выражения настроения. Если в минуту отчаяния человек говорит, что хочет умереть, то не всегда его следует понимать буквально; вполне возможно, что в тот момент острого отчаяния слова Гитлера, истолкованные слушателями как выражение его намерений, были на самом деле всплеском чувств, или, по крайней мере, он сам так их толковал, если вообще их помнил; причем в данном случае не имеет значения, забыл ли он их или просто отказывался признать, что он их произносил. И это не единственный случай, когда он отказывался от того, что говорил в ту ночь. Дело, возможно, было в том, что в тот вечер он полностью и окончательно отказался от контроля над вооруженными силами. Несмотря на все протесты Кейтеля и Йодля, он настаивал на том, чтобы они взяли руководство войсками в свои руки, и только в ответ на их повторные протесты он отправил их к рейхсмаршалу. Но, однако, четыре дня спустя, не объявляя об этом особо, Гитлер снова взял в свои руки командование и начал издавать приказы, как будто ничего не произошло. Когда Геринг в Нюрнберге пытался реабилитировать себя в глазах нацистов и предстать паладином движения, всем было понятно, что он пытается оправдаться, представив дело так, словно его смещение было следствием технической ошибки. Правда, Геринг так и не объяснил, почему эту техническую ошибку преднамеренно использовали, с удовольствием с ней смирились и не собирались исправлять. Падение Геринга объясняли той неосторожной радиограммой, но в действительности фундаментальная причина была иная: вина Геринга в развале военно-воздушных сил [172].

В четыре часа утра 24 апреля Шпеер навсегда покинул бункер Гитлера. Риббентроп ушел еще раньше и тоже не вернулся. Йодль и Кейтель в последний раз были в бункере 23 апреля. Побывал в бункере и фельдмаршал Шернер. В течение двух дней Гитлер упорно противостоял всем попыткам переубедить его. Время неумолимо шло к развязке. Русские армии почти полностью замкнули кольцо вокруг Берлина; было ясно, что скоро все пути в Берлин и из Берлина, кроме воздушных, будут перерезаны. Тем не менее делались последние попытки убедить Гитлера покинуть бункер. 24 апреля была получена телеграмма от Шернера, который убеждал Гитлера оставить Берлин и присоединиться к его армейской группе, которая занимала позиции в горах Чехии. Гитлер снова ответил, что будет до конца защищать Берлин или умрет там [173]. В тот же вечер гаулейтер Вегенер, которого Дёниц назначил ответственным за гражданское население северных регионов, столкнувшись с надвигавшейся бедой невиданных масштабов, попытался добиться изменения берлинской политики. Он позвонил в бункер. Не санкционирует ли фюрер капитуляцию на Западе и переброску войск на Восток с тем, чтобы избежать разрушений на обоих флангах? Он взывал в пустоту. Гитлер не желал избегать разрушений; именно разрушения он жаждал – и чем больше, тем лучше – для того, чтобы пожарища служили отсветами его нордических похорон. «Было страшно слышать, – пишет Шверин фон Крозиг, – как ни один совет, ни один довод разума, никакие призывы к сочувствию страданиям нашего несчастного народа не могли пробиться сквозь стены, воздвигнутые фюрером вокруг своей веры, стены, за которые никому не было позволено заглянуть. Но, кто знает, может быть, за этими стенами не было ничего, кроме непомерного болезненного упрямства заблудшего духа, приносящего все в жертву собственному «я»?» Бывший студент колледжа Родса не пытается ответить на этот вопрос. Несомненно, он полагал, что одна лишь его постановка поразит воображение потомков глубиной философских рассуждений.