Адольф фон Эрнстхаузен - Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943

Установлением большевизма была довольна только молодая интеллигенция, которая происходила совсем из других слоев общества, нежели по большей части уничтоженная старая, и с детского возраста вырастала в окружении коммунистического образа мыслей. Для такого воспитания господствующий режим делал чрезвычайно много, и нельзя было отрицать, что образование народных масс значительно повысилось. В России существует только одна единая школа, начальные классы которой обязаны посещать все, тогда как старшие классы комплектуются интеллигентными детьми. (По решению XVI съезда ВКП(б) еще в течение 1930–1933 гг. было введено всеобщее обязательное обучение (для всех народов СССР) в сельских местностях в объеме четырех лет, а в промышленных городах и рабочих поселках – в объеме семилетней школы. Всеобщее обучение в объеме семилетней школы было введено уже после войны в 1945–1952 гг. – Ред.) Но каждый ребенок получает таким образом то или иное школьное образование, и среди немногих книг, которые я видел в жилищах рабочих, имелись также по большей части и логарифмические таблицы. Здания школ в деревнях представляют собой современные строения, с первоклассными учебными пособиями. Нужно лишь иметь желание учиться, что власть предержащие с пользой для себя и поощряют, однако академическое образование ограничено преподаванием односторонних специальных дисциплин. Общее образование потрясающе ограничено. Наш старший врач Нитман спросил однажды русскую женщину-врача, которая помогала ему при перевязке раненого, когда ей лучше жилось – в царские времена или при Сталине.

– При Сталине, – был ответ.

– Но почему? Вы должны иметь основания для подобного утверждения.

– В царские времена у нас не было радио и кино.

– А как вы относитесь к Богу и религии?

– Об этом я никогда не задумывалась.

Не буду докучать читателю описаниями многочисленных, но довольно-таки однообразных боев в ходе преследования неприятеля. Нашему мощному напору в куда меньшей степени противодействовало сопротивление врага, чем многочисленные мелкие реки, мосты через которые были взорваны. Наши саперы приспособились быстро возводить переправы, тем не менее перед каждой из них всегда скапливалось громадное количество войск: танки, егеря, моторизованная и на конной тяге артиллерия – причем все перемешивались друг с другом, и, к нашему счастью, полное господство наших люфтваффе в воздухе не позволяло вражеской авиации атаковать эти скопления войск.

Перед одной из таких переправ наш генерал, командующий корпусом, когда весь корпус приближался к очередной реке, занял со своим штабом позицию на придорожном холме, чтобы провести смотр своих частей. Каждый командир при прохождении своей части должен был рапортовать. Когда подошла моя очередь рапортовать, генерал нахмурился и строго посмотрел на меня через свой монокль:

– Вы – командир, имеющий самых плохих лошадей. Все другие командиры докладывают: состояние лошадей хорошее. Только в ваших донесениях все время повторяется: состояние лошадей плохое. Как так происходит, что вы имеет самых плохих лошадей во всем корпусе?

– Состояние моих лошадей не хуже, чем в других подразделениях, господин генерал.

– Итак, они тоже в хорошем состоянии.

– Никак нет, господин генерал, у других они тоже плохи.

Начальник штаба налился краской. Генерал пробормотал нечто невразумительное и недовольным кивком велел мне удалиться.

Мой уже забеспокоившийся и несколько озабоченный адъютант, который всегда чувствовал себя не в своей тарелке, когда мы выглядели не лучшим образом, зашептал мне:

– Я ведь предупреждал господина майора, что не следует направлять такие донесения. И не следовало таким образом – да простит мне господин майор мою критику – так отвечать командиру корпуса. Теперь у нас с ним отношения навсегда испорчены.

– Мне только остается позавидовать его внешности. Я не раз об этом думал. Мне такой облик военного весьма импонирует: отличная выправка, монокль, вся внешность офицера бывшей австрийской армии. Подобные воины воспринимают других тоже по внешности.

– Но он будет теперь чувствовать себя в неудобном положении.

– Слава богу. Ненавижу подобных вышестоящих красавчиков.

Когда мост был готов, по нему первыми должны были пройти танки. Сразу же за ними устремился и их моторизованный обоз. Поэтому горнострелковые и егерские (легкопехотные) дивизии так долго ждали своей очереди на переправу, что им едва ли удалось бы догнать танковую армию. Для устранения этой ситуации обе стороны стали поочередно уступать друг другу приоритетное право на прохождение. Когда однажды я уже находился на мосту, пропустив вперед свои подразделения, то напрасно ждал, пока подтянутся следующие части. Поэтому я быстро дал задний ход и стал свидетелем ожесточенной перепалки между транспортниками танковой армии и ездовыми конной артиллерии. Противоборствующие стороны, танковый капитан и пожилой обер-лейтенант моей части, яростно оспаривали друг у друга право проезда по мосту. Танковый капитан, вытянувшийся передо мной, когда я приблизился к ним, недовольно пробурчал:

– Мне совершенно все равно, есть ли у вас преимущественное право проезда. Я здесь старший по званию и приказываю вам пропустить мои танки.

– Одну минуту, – возразил на это я. – Положение несколько изменилось. Теперь здесь старший по званию я и приказываю вам пропустить батарею. Вам ясно?

– Так точно, господин майор!

– Что ж, по крайней мере, в этом мы едины. Будь благословен принцип старшинства по званию!

Германская военная машина, громыхая и лязгая, катилась к Дону. В ходе этого движения, рассматривая расстилающуюся перед нами местность, мы открыли для себя идиллию из далекого прошлого. Северский Донец, стремящийся к Дону, протекал, по крайней мере на довольно значительном отрезке, вдоль значительного уступа местности. Его правый берег был высоким и обрывистым, а левый – низким и плоским. Там, где мы в данный момент находились, этот уступ местности отходил от реки на некоторое расстояние. Здесь имелись небольшие многочисленные спуски, фруктовые сады и тропинки, покрытые деревьями и заросшие густым кустарником. Когда мы пересекали один такой участок, то всеми нами овладело чувство, что мы идем по давно заброшенному парку. Наконец мы остановились перед домом, какие мне в России доводилось видеть всего несколько раз. Он явно нес следы давно канувшего в Лету стиля, но имел безусловно «барскую» внешность и был построен из дерева в совершенно чуждой для нас манере, с большими окнами, верандами и балконами. Наше удивление еще более возросло, когда на расстоянии примерно ста метров справа и слева от главного здания мы обнаружили еще два строения примерно в том же стиле. Все три здания тонули в густой зелени. Лишь с их веранд вдалеке можно было различить величавое течение Дона. Все комнаты были пусты, полы покрывал толстый слой пыли. Лишь в одной из комнат, которая в былые времена явно была салоном, мы обнаружили старый красный бархатный диван с позолоченными ножками. В парке еще оставались фонтаны – Версаль в миниатюре. Чаша одного из фонтанов находилась еще в полном порядке и была до краев заполнена кристально чистой водой. Она послужила мне в качестве ванны.