Адольф фон Эрнстхаузен - Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943

– А как теперь народ относится к большевизму?

– Довольно враждебно, но все же не так враждебно, как раньше. Раньше все ненавидели колхозы. Теперь некоторые, особенно из молодых, говорят: «Это хорошая вещь, и когда система будет выстроена как следует, все будет куда лучше, чем раньше». Они напоминают о том, что Сталину пришлось многое менять в стране. При Ленине развернулся большой террор, как и в первые годы при Сталине. Но потом становилось лучше. Затем Сталин стал проводить и свои социальные программы. Для работающих построились прекрасные дома отдыха. Для их досуга создавались театры, радио и кино. А молодое поколение проводило время в коммунистических клубах. Так что все обещало быть лучше. Если бы немцы пришли сюда десятью годами позже, они бы не смогли предложить народу ничего большего.

– Но у меня не создалось такого впечатления. Мне кажется, по сравнению с Германией, здесь царит отсталость или даже упадок.

– У здешних людей совсем другие запросы, чем в Германии. У них другая культура, своя собственная. То, чего они все хотят, – это свобода. А ее-то вы сюда и не принесли.

За этим разговором мы подчистили тарелки. Женщина собрала их и удалилась на кухню.

– М-да, – пробурчал Циммерман, – мне кажется, она нас уела.

– Если бы это было сказано тому, кому надо, то было бы оправданно. Но до нужных ушей это никогда не дойдет.

Когда мы на следующий день подошли ко времени поверки, оказалось, что уже собралось около двадцати офицеров. Однако нам пришлось еще около часа ждать появления господина полковника, так что мы даже стали опасаться, не опоздаем ли снова и на следующий поезд, который должен был отправляться в 14 часов. Наконец открылась дверь в соседние помещения, но оттуда появился всего лишь адъютант. Быстро оглядев нас всех, он обратился ко мне:

– Господин майор среди всех старший по званию. Могу я просить господина майора приглашать господ офицеров по три человека, они представятся господину полковнику и затем займут места в строю справа. Каждый из господ офицеров должен будет сообщить господину полковнику следующее: свое звание, фамилию, свидетельство о производстве в чин, часть, из которой он следует, войсковую часть, в которую он следует, и будущую должность.

Затем появился сам полковник. Я отдал ему честь:

– Господа офицеры! Господин полковник, позвольте доложить! Двадцать три офицера следуют проездом на фронт!

Полковник отблагодарил меня высокомерным взглядом и приступил к заслушиванию офицерских докладов. Когда уже третий рапортовавший офицер при этом несколько сбился, полковник приступил к выговорам. Следующего представлявшегося ему офицера он упрекнул за то, что тот держит каску неуставным образом; еще на одном, по мнению господина полковника, оказалась недостаточно плотно затянута портупея; и так далее. В общем, все выглядело так, словно строгий унтер-офицер строил новобранцев-рекрутов. Раздав «всем сестрам по серьгам», господин полковник удалился при тяжелом молчании офицеров.

– И такое на третьем году войны! – пробормотал Циммерман.

Бросившись сразу после этого действа к писарю, мне удалось заставить его тут же подписать наши проездные документы, так что мы с Циммерманом успели к отходу нашего поезда. Остальным же предстояло провести в Кировограде еще целый день…

На следующее утро наш поезд прибыл на станцию Славянск, а оттуда, проделав долгий путь на грузовике службы снабжения, мы добрались до штаба дивизии. Там мы доложились генералу, среднего роста невзрачному человеку с обветренным лицом и добрыми голубыми глазами, а затем и нашему командиру полка, некогда гвардейскому артиллеристу, который при крупной, стройной фигуре и юношески свежей внешности воплощал собой тип бывшего прусского офицера королевской (позже кайзеровской) гвардии. Стоявший за ним его адъютант был коренастым невысоким мужчиной с бледным, но энергичным лицом и темными усиками, придававшими его лицу несколько богемное выражение. В грузовике 1-го дивизиона артиллерийского полка, командиром которого и был назначен, вскоре после обеда я добрался до своего собственного КП.

Он представлял собой бедную крестьянскую хату, которая ничем не отличалась от других таких же бедных хат деревни, лишь у входа в нее находился командирский вымпел. Рядом с ним стоял часовой из русских военнопленных, который при моем появлении встал навытяжку. Он выглядел очень ухоженным и чистым, был довольно высокого роста, стройный, с непривычно темной кожей и резкими чертами лица – мусульманин из Азербайджана, представитель одного из кавказских народов, стремление которых к независимости еще при царизме, да и в первые годы большевистской власти доставило много тяжких забот России. Здесь он выступал в роли, как, смеясь, доложил мне мой адъютант, вестового при нашем ординарце и вполне обжился в нашем штабе.

Хата была разделена на две комнаты с земляным полом. В первой, более просторной, располагался персонал КП вместе с крестьянской семьей, которая здесь жила, в другой размещались офицеры. Там же находился и пункт связи, действовавший всю ночь – каждые четверть часа производилась проверка связи. Спать приходилось на сложенной из глины большой печке или на полу. Мне были приготовлены в качестве кровати санитарные носилки. Непосредственно рядом с хатой была развернута одна из наших батарей, залпы которой время от времени сотрясали стены нашего жилища. Когда же артиллерийская стрельба не нарушала стоявшей вокруг тишины, становилась слышна «игра на нервах» русских ночных летчиков, которые постоянно кружили над нашими позициями. Но мы обращали на них внимание только тогда, когда они порой выключали свои моторы. Тогда снова воцарялась тишина, и не было слышно, где кружит самолет, пока он в совершенно неожиданном месте не сбрасывал бомбу, которая редко когда наносила ущерб нашему селению.

Когда я, проведя ночь на новом месте, на следующее утро отправился в туалет, за мной, взяв с собой лопату, последовал обер-ефрейтор Хиасль, который в нашем скромном хозяйстве был кем-то вроде дворецкого. Едва я утвердился на доске, кое-как закрепленной на краю выгребной ямы, как Хиасль принялся орудовать позади меня лопатой, присыпая содержимое ямы тонким слоем земли.

– Вы прибыли сюда прямо из Гармиша [1], господин майор?

Хиасль явно хотел использовать столь удобную возможность, чтобы развлечь себя светской беседой со мной.

– Именно так, Хиасль. Но если ты хочешь со мной пообщаться, давай-ка мы лучше выберем для этого другое время. И лопатой ты также можешь поработать попозже. А тем, чем занимаюсь сейчас, я привык заниматься в одиночестве.