Адольф фон Эрнстхаузен - Война на Кавказе. Перелом. Мемуары командира артиллерийского дивизиона горных егерей. 1942–1943

– Вот дерьмо! – сказал я громко. – Еще бегать из-за них!

Я привалил свой рюкзак к стене рядом с открытой дверью, сел на него и стал набивать свою трубку, демонстрируя спокойствие, которого я, видит Бог, совершенно не ощущал. Уголком глаза я следил, как стали успокаиваться тревожные лица тяжелораненых, следивших за мной. До начала катастрофы теперь могли оставаться секунды, но для меня они протекали как долгие часы.

Мы услышали рев самолетных моторов. Рядом с поездом упало несколько бомб. Затем разрывы, от которых едва не лопнули барабанные перепонки, треск пробиваемых осколками досок, крики боли и смерти. Одна из бомб попала и взорвалась в середине другого вагона для раненых, устроив там кровавую баню. Ее осколки пробили и соседнюю стену нашего вагона, еще раз ранив троих лежавших около нее раненых.

Я еще не успел перебороть в себе секунды этого ужаса, как суматошные крики внутри вагона сменились треском пулеметных очередей и тявканьем бортовых самолетных пушек. Громкий треск, от которого снова болезненно прогнулись мои барабанные перепонки, раздался совсем рядом с моей головой. Мелкокалиберный снаряд русского штурмовика пробил отверстие в стенке вагона лишь в нескольких сантиметрах над моей головой. Но я не чувствовал ничего, кроме тупого шума в ушах. Лишь под вечер этого дня я почувствовал колкую боль на голове ближе к затылку и, протянув туда руку, нащупал пальцами большую мягкую шишку. Тогда я решил, что в суматохе приложился обо что-то головой. Но позднее из воспалившейся шишки вместе с гноем вышел маленький осколок мелкокалиберного снаряда авиационной автоматической пушки.

Вражеские самолеты скрылись за горизонтом. Однако по опыту этой войны мы знали, что следует ждать нового налета. Поэтому в соседнем вагоне, в котором после взрыва бомбы оказалось трое погибших и девять снова раненых, был быстро наведен какой-никакой порядок, и можно было отправляться в путь. Слава богу, что хотя бы вагон остался на ходу. Мы заняли свои места и стали ждать отправления. Но тут ко мне примчался санитар в неистовом возбуждении:

– Господин майор! Пойдемте быстрее! Машинисты хотят отцепить паровоз и уехать на нем!

Я побежал к локомотиву и успел предотвратить его отъезд. Старший машинист утверждал, что в тендере мало воды, чтобы доставить весь поезд до места, и поэтому он должен довести до Крымской только паровоз, чтобы там заправиться водой. Я потребовал, чтобы он отцепил платформы с вооружением, но довез до Крымской оба вагона с ранеными. Но это тоже невозможно, настаивал машинист враждебным тоном, всем своим видом выражая неповиновение. Я тоже сменил тон и заявил, что это приказ и в случае неповиновения я применю силу. Это подействовало. Успокоенный, я вернулся на свое место. Вскоре после этого поезд тронулся и, больше уже не останавливаясь, на гораздо большей скорости вскоре прибыл к вокзалу Крымской. Каково же было мое удивление, когда, выйдя на перрон, я увидел, что от состава не были отцеплены даже платформы с вооружением.

– Вот же негодяй машинист! – выругался один из раненых. – Они хотели бросить нас как цели для русских самолетов, чтобы самим безопасно добраться до места. Наше счастье, что вмешались вы, господин майор.

Мы переночевали в каком-то барачном лагере и должны были на следующее утро отправляться самолетом в Керчь, расположенную в Крыму. На аэродроме погрузкой руководил главный врач. Он высказал неудовольствие в отношении того, что у меня на груди на пуговице мундира не висело сопроводительное предписание, на котором должно было быть описано ранение или болезнь. Я предъявил ему заключение нашего дивизионного врача.

– Это заключение меня не интересует. Вы должны иметь сопроводиловку. Без нее я не могу позволить вам эвакуироваться.

– Тогда я прошу вас выписать мне такую сопроводиловку.

– У меня здесь нет бланков. Вам следует получить ее в другом лазарете.

– Где он находится?

– Вниз по улице, в восьми километрах.

– Можно здесь найти автомашину?

– Нет.

– Как же мне тогда туда добираться? Я в таком состоянии не могу пройти шестнадцать километров пешком.

– Встаньте на обочине. Все время туда идут грузовики. Вас подбросят.

– Но тогда я не успею к отлету самолета.

– Отправим вас следующим.

Мне не оставалось ничего другого, как только голосовать на обочине, и один из водителей грузовиков согласился меня подбросить. В лазарете меня только спросили, какую болезнь им следует проставить в сопроводиловке. Я сказал:

– Паратиф.

Когда я вернулся на аэродром, самолет с ранеными давно уже улетел. Следующий должен был вылетать в одиннадцать часов, то есть через час. Когда я предъявил полученную сопроводиловку главному врачу, он стал воплощенной любезностью и сказал, что настаивал на этой бумаге только в моих собственных интересах, чтобы у меня в дальнейшем не возникало никаких трудностей и я бы скорейшим образом добрался до родины. Его любезности я проигнорировал.

На транспортном «Юнкерсе» мы пролетели над болотистым, местами затопленным и покрытым льдом устьем реки Кубань и морским Керченским проливом. Вскоре приземлились в Керчи. Там нас пересадили в автобус и довезли до устроенного в бывшей школе лазарета. Прием в нем нельзя было назвать дружественным.

– Офицеры на первом этаже, первая дверь налево, – крикнул фельдфебель санитарной службы.

Я первым вошел в просторную классную комнату, пол в которой был покрыт слоем сена. На сене плечом к плечу лежали раненые офицеры, напоминая уложенные в консервную банку сардины. Ужаснувшись, я остановился при входе.

– Заходите в наши апартаменты, господин майор, – крикнул мне молодой обер-лейтенант, над которым возвышалась на опоре заключенная в шины перебинтованная рука. – Мы еще немного потеснимся. Так и так неуютнее уже не станет.

– Но вас же и так много.

– Ничего не поделаешь. Где-нибудь в другом месте вам не нашлось бы даже кусочка пола.

После меня в комнату проковылял капитан с ранением в ногу, который, как и я, сам нес свой рюкзак. Затем принесли какого-то раненого офицера на носилках.

– А где вещи этого господина? – спросил обер-лейтенант с рукой на опоре принесших носилки пожилых солдат тыловых служб.

– Сейчас принесем и их, – пробурчал один из них.

– Но побыстрее, пожалуйста.

Когда носильщики вышли, он сказал:

– Здесь царит милый обычай порыться в личных вещах раненых. Посматривайте за ними, чтобы у вас ничего не свистнули.

Когда через полчаса вещевой мешок вновь прибывшего раненого был принесен, его владелец тут же обнаружил изрядную пропажу личных вещей. Один из призванных для ответа солдат ответил на обвинение: