Василий Емельянов - С чего начиналось

За десятичасовой рабочий день им платили по рублю, а за участие в духовом оркестре, сопровождавшем немые фильмы, по два рубля за вечер. Каждый музыкант, кроме того, мог провести с собой в синематограф — так назывались в то время кинотеатры — по одному родственнику, и Ванников несколько раз брал меня, выдавая за младшего братишку. Синематограф представлял собой площадку, обнесенную высоким забором из горбыля, где на врытых в землю бревнах были укреплены уже строганные доски, образуя правильные ряды с нанесенными номерами мест для зрителей. Белое полотнище бязи под небольшим деревянным козырьком — от возможного, хотя и очень редкого здесь дождя — составляло все оборудование синематографа.

Музыканты сидели перед экраном в вырытом в земле углублении, облицованном такими же горбылями, что и высокий забор. Ванников показывал мне мое место и отправлялся в свою «яму».

Когда мы с Ванниковым проходили через калитку, меня сопровождали завистливые взгляды толпившихся ребят, которые перед началом спектакля старались влезть на забор или на большое дерево и смотреть на экран оттуда.

…Борис Львович обо всем этом давно забыл и, когда я ему сказал о кларнете, положил карандаш и спросил:

— А откуда тебе известно?

Я рассказал ему обо всем, что сохранилось в памяти.

— Вот и теперь ты опять берешь меня с собой за высокий забор. Только не в качестве зрителя.

— А у меня даже кларнета нет, — произнес он, как мне показалось, с грустью и развел руками. — Чаю хочешь? — и он попросил вошедшую на звонок секретаршу принести чай. — Все-таки физику надо было раньше изучать, — продолжал он, расхаживая по кабинету. — Теперь не успеешь. А в рот другим смотреть не в моем характере.

Я это знал и чувствовал его тревогу за порученное дело.

— Надо по возможности быстрее во всем разобраться, особенно тебе — ты стоишь теперь ближе всего и к физикам, и к радиохимикам. Об инженерных науках я не Особенно беспокоюсь — как бы они ни были сложны, у нас уже выработался подход к поискам решений, — сказал Борис Львович, убеждая в чем-то не только меня, но как бы и самого себя.

— Хотел было вчера поговорить с академиком Хлопиным, но постеснялся. Подумает — такую бестолочь направили на сложнейшее дело, — начал было я изливать свои горечи.

Ванников моментально преобразился:

— Ты брось эти штучки. Нам стесняться нельзя — на это нет времени.

— Да как-то неудобно задавать наивные вопросы. Ванников остановился и, смотря на меня в упор, произнес:

— Неудобно? Если будем руководствоваться соображениями удобства, мы проблему не решим. Поэтому слово «неудобно» надо исключить из употребления. Расспрашивай всех, кто может помочь разобраться в этом деле, собирай все полезные сведения, какие только попадутся. У нас были и есть люди, для которых стоящие перед нами проблемы не заперты на семь замков.

Позже я в этом убедился. В стране действительно нашлось немало людей, которые могли внести свою лепту в решение проблемы. Тогда для меня это было не так очевидно.

Ванников задумался.

— Насколько я могу представить себе, одна из трудных задач, с которыми мы столкнемся в будущем, — создание необходимых металлов и сплавов, В пробирке все можно получить. Но когда имеешь дело с организацией производства, возникают новые проблемы, и не менее сложные, а здесь речь идет о том, что до сих пор считалось невозможным, И металл, с которым придется иметь дело, необычный. В природе его нет. Его надо самим создать из отдельных атомов. Откровенно говоря, я еще и сам не могу охватить всей проблемы. Ты не думай, что я тебя запугать хочу этой сложностью предстоящего, Я просто хочу, чтобы ты реально представлял, какая задача стоит перед нами. Обычными путями мы не можем идти, у нас нет времени, и ошибаться нам тоже нельзя по тем же причинам…

Так говорил Б. Л. Ванников. Я убежден, что никто, по крайней мере, из нашей группы бывших студентов Московской горной академии вплоть до ее окончания понятия не имел об атомной энергии. Такие слова тогда не произносились, и мы их во всяком случае не слышали.

На лекциях по физике и химии никто нам не говорил о современной теории строения атомов и преподаватели ограничивались сообщениями только тех сведений, кои, по их мнению, были нам необходимы как будущим инженерам-производственникам. Учебники, доступные в то время, не излагали современное представление о строении атомов и исходили из его неделимости.

Только в 1932 году англичанин Чедвик открыл нейтрон и возникло современное представление о структуре атомного ядра. Ядерная физика только зарождалась и была уделом небольшой группы ученых.

Вместе с тем, как я узнал позднее, уже в первые послереволюционные годы у нас в стране имелась специальная литература о строении атома, в большинстве своем переводная: в 1922 году были изданы книги Э. Резерфорда «Строение атома и искусственное разложение элементов» и К. Фаянса «Радиоактивность и новейшее развитие учения о химических элементах», а через два года вышли работы французского ученого Ж. Перрена «Атомы» и американца Р. Милликена «Электрон». В начале двадцатых годов появился труд и нашего талантливого физика Я. И. Френкеля о строении ядра. Но все эти издания в студенческие годы нам были неизвестны, а слово «изотоп» я впервые услышал в 1945 году. Студентом я прочитал переведенную с французского языка книгу Жана Рибо «Человек будущего». Автор этой фантастики наделил своего героя исключительными способностями, позволявшими ему вылечивать больных раком, выделять из свинца энергию, вызывая сильные землетрясения, а также использовать эту энергию для отопления. Я часто вспоминал эту книгу, когда мне пришлось заниматься атомной промышленностью и ломать голову над решением ряда практических вопросов. Фантастика Рибо становилась реальностью наших дней.

Если в начале двадцатых годов в нашей стране выходили в основном переводные книги по атомным проблемам, то это вовсе не означало, что советские ученые не занимались этими вопросами. Такие работы проводились в разных концах страны. Различные по характеру и по масштабам, они служили накоплению знаний, создавали фундамент будущего. Мы об этих исследованиях не были осведомлены не потому, что работы по ядерной энергии были уже тогда секретными. Нет, просто мы занимались другими делами, решали другие задачи.

С ураном, технологией производства которого мне особенно много пришлось заниматься с середины сороковых годов, я впервые познакомился, будучи студентом, в лаборатории профессора Н. П. Чижевского. Изучая влияние отдельных элементов на свойства стали, ученый обратил внимание и на уран, придавая большое значение этому металлу как легирующей присадке. Он следил за всеми научными трудами об уране, публиковавшимися за рубежом, и, рассказывая мне о них, отмечал, что в США работы по использованию урана ведутся с большим размахом. Еще к концу первой мировой войны там было получено несколько сот тонн сплавов урана с железом — ферроурана, который американцы применяли, в частности, для изготовления танковой брони. Но дальше этих общих разговоров о возможном использовании урана при производстве сталей особого назначения дело не шло.