Павел Куприяновский - Бальмонт

Биарриц находится недалеко от Пиренеев и франко-испанской границы, и Бальмонт, всегда стремившийся к новому, неизведанному, мечтал побывать в Испании, читал о ней книги, начал изучать язык и вскоре уже мог читать испанские газеты и понимать разговорную речь. Своему тогдашнему приятелю В. Ф. Джунковскому он шутливо пишет 3 ноября:

Первое пребывание в Испании ограничилось двумя неделями. Бальмонты побывали в Стране Басков, в Мадриде, посетили знаменитый музей Прадо, увидели корриду, приобрели офорты испанского художника Ф. Гойи — альбомы «Капризы» и «Ужасы войны», сюжеты которых позднее будут использованы поэтом в статье «Поэзия ужаса». Увлечение Испанией нашло отражение в стихотворениях «Перед картиной Греко» и «В окрестностях Мадрида», продолжилось и тогда, когда на зиму они обосновались в Париже. Бальмонт познакомился с французом Лео Руане, переводчиком Кальдерона и испанских песен, совершенствовался в овладении испанским языком, расширял знакомство с испанской классикой XVII века. Кальдерон вскоре станет такой же его страстью, как и Шелли.

О жизни, духовных интересах в зиму 1896/97 года дает достаточно полное представление большое письмо Бальмонта матери от 9 декабря:

«<���…> Мне почти невозможно рассказать о том, что я думаю и чувствую. Все последние годы, когда я жил в Москве, сперва с семьей, потом один, я не имел возможности отдаваться своим стремлениям к обогащению своего интеллекта, я вращался в замкнутом круге, я работал, работал, работал <���…> и жил в кругу определенных впечатлений, что, конечно, сужало сферу моей внутренней жизни. Теперь передо мной целый мир: новые люди, новые нравы, философия, наука, искусство, религия, новая личная жизнь. Но ведь этого всего слишком много, все это спутывается, трудно разобраться, трудно остановиться на чем-нибудь <���…>. Жизнь коротка, и счастлив тот, кто с первого дня своей сознательной жизни знал, что ему нужно и куда его влечет. Я не принадлежу к таким счастливцам. Мною всегда владели фантазия, любовь к новому, неизвестному <���…>. Если что меня спасает от ненависти к жизни, это именно моя природная любовь к поэзии, к красоте всего мимолетного и к тихим маленьким радостям, заключающимся в пожатии руки и в глубоком взгляде. Моя душа не там, где гремит вечный Океан, а там, где еле слышно журчит лесной ручей. Моя душа там, где серая однообразная природа, где вьются снежинки, где плачут, тоскуют и радуются каждому солнечному лучу. Не в торжестве, не в гордости блаженства вижу я высшую красоту, а в бледных красках зимнего пейзажа, в тихой грусти о том, чего не вернуть. Да и стыдно было бы торжествовать в то время, как целые страны умирают под склепом сумрачного неба, в то время, как утро тебе приносит цветы, а другим — звуки холодного ветра.

Что же мне все-таки сказать о себе? Я читаю с утра до вечера, я ищу в книгах то, чего нет в жизни. Читаю по-французски книги Ренана по истории еврейского народа, книги разных авторов о демонизме; современные романы, современных поэтов, по-английски „Потерянный рай“ Мильтона, по-немецки — книги Куна Фишера о Шопенгауэре, статьи Гельмгольца по естественным наукам, специальные книги по истории средних веков, по-итальянски — „Divina Comedia“ („Божественная комедия“. — П. К., Н. М.) Данте; по-датски — статьи Брандеса о датских поэтах; по-испански буду читать с сегодняшнего дня „Дон Кихота“. Таким образом, как видишь, пребываю в обществе гениев, ангелов и демонов. Стихов я почти не пишу. Вообще писать мне теперь ничего не хочется. Знакомлюсь с живописью и с историей искусства. В этом отношении Катя мне очень помогает, так как она с историей искусства знакома гораздо больше, чем я, и при оценке произведений живописи у нее вкус — необыкновенно тонкое понимание и верное чутье.

Для меня знакомство с великими картинами в оригиналах открыло совершенно новый мир. Мне хочется подробно ознакомиться с историей живописи, и я уже прочел несколько специальных книг. <���…> С будущей недели мы будем вместе с Катей подробно знакомиться с произведениями китайской и японской живописи, в которой так много совершенно нового, свежего, оригинального <���…>. Были на социалистическом митинге, и супруга моя пленилась красноречием революционного оратора, а я пришел в бешенство от созерцания человеческой ограниченности, блистательно воплотившейся в социалистической аудитории. К социальным вопросам я вообще испытываю чувство, температура которого равняется нулю по Реомюру. Толпа внушает мне презрение, быть может, несправедливое, но непобедимое.

Съездите в Гумнищи, и поклонитесь им от меня».

В декабре Бальмонт получил известие из Англии о том, что его хотят пригласить в Оксфордский университет прочитать в весеннем семестре лекции о русских поэтах. Инициатива исходила от основателя кафедры славистики профессора Вильяма (Уильяма) Морфиля. Морфиль хорошо знал и любил русскую литературу, бывал в России, был знаком и переписывался с видными русскими учеными. Приглашение пришло от имени существовавшего при университете Тейлоровского института, занимавшегося изучением культуры, искусства и этнографии народов мира. Цель лекций — пробудить интерес к русской поэзии, которую в Англии в то время знали очень мало. Если имена Льва Толстого, Достоевского были там хорошо известны и популярны, то о поэтах, даже таких как Пушкин и Лермонтов, англичане имели смутные представления или совсем их не имели. Лекции Бальмонта должны были восполнить этот пробел. Обращение именно к нему не было случайным. Профессор Морфиль знал Бальмонта как поэта, ценил его переводы из Шелли, Эдгара По.

К лекциям Бальмонт начал готовиться с большой ответственностью еще до отъезда в Англию. Ему предстояло изложить историю русской поэзии от Пушкина до современных символистов. Поэта смущало то обстоятельство, что его устный английский был далек от совершенства (из-за произношения), и он решил читать лекции на французском языке, для чего специально перевел на французский около двадцати стихотворений русских поэтов. В этой работе ему помогала жена. Текст четырех подготовленных лекций и поэтические переводы Бальмонта просматривал и консультировал писатель Понсерве. Первая лекция была посвящена Пушкину, и Бальмонт не упустил случая познакомиться с известным знатоком Пушкина и собирателем пушкинских материалов А. Ф. Онегиным, жившим в Париже [4] Александр Федорович Онегин (1844–1925), по устойчивой версии отпрыск династической фамилии, воспитывался крестной матерью и носил ее фамилию Отто, но с двадцати двух лет подписывался фамилией любимого пушкинского героя (в 1890 году Александр III утвердил его право официально именоваться Онегиным); с 1879 года жил во Франции, в своей парижской квартире создал пушкинский музей (сын В. А. Жуковского передал ему в дар 60 пушкинских рукописей, архив и библиотеку отца), до конца жизни приобретал материалы и реликвии, связанные с Пушкиным; в 1928 году коллекция А. Ф. Онегина возвращена в Россию. — Прим. ред. .