Александра Юрьева - Из Харькова в Европу с мужем-предателем

Несмотря на мое взволнованное состояние, я хорошо понимала, что она произносила вслух мои собственные опасения. Дело не только в том, что предложение было таким неожиданным, а я — столь молода, а в том, как мы с мамой сможем жить друг без друга. Всю жизнь мы были всем друг для друга. Как же я смогу оставить ее одну без кого-либо, кто смог бы ухаживать за ней, защищать ее? Постепенно, однако, я начала думать, что нет никаких причин полагать, что мы расстанемся навсегда. Либо мы с Видкуном сможем вскоре вернуться обратно в Россию, либо мама войдет в нашу новую жизнь, дверь в которую Видкун вдруг отворил для меня. За все время, что я знала капитана, у меня были теплые и доброжелательные чувства к нему. Теперь же, думая о той новой и многообещающей жизни, которую он мне предлагал, я становилась все более уверенной, что он сделает меня самой счастливой женщиной в мире. Мои чувства постепенно перешли от временного увлечения к гораздо более глубокой подлинной любви. Я помню, что тогда думала: «Боже мой! Я действительно его очень люблю!».

Я рассказала маме обо всех этих чувствах и переживаниях и постаралась успокоить ее. Но мама лишь качала головой, говоря: «Нет, ты просто увлеклась. Ты не понимаешь, о чем говоришь. Ты слишком молода, чтобы понимать, что именно ты чувствуешь! Ты лучше скажи своему капитану, что я не могу разрешить тебе выйти замуж так неожиданно. Если вы думаете, что действительно любите друг друга, то сможете отложить ваш брак на год или два».

Когда я передала это Видкуну на следующий день, и сказала ему, что нужно прийти к маме, он был несколько удивлен. Возможно, он думал, что все обычные правила поведения исчезли в России во время нашего длительного кризиса. Но я твердо сказала ему, что он должен спросить разрешения у мамы на нашу помолвку и брак. Что бы он ни думал, он все же не посмел отказать маме в ее просьбе и явился к нам в назначенный час, чтобы поговорить с ней.

Видкун сказал маме, что любит меня и хочет жениться на мне. Также он говорил, что понимает ее переживания по поводу моей молодости, пообещал хорошо заботиться обо мне и заверил, что у нее нет причин для беспокойства. Он сказал, что навел справки и узнал, что брак в моем возрасте законен. С разрешения родителей девушки могут выходить замуж даже в возрасте пятнадцати лет, а мне должно было исполниться семнадцать 20 августа. Он был у нас недолго, а перед уходом сказал, что вскоре навестит нас снова и тогда больше расскажет о себе, о своей семье и планах на будущее. Он добавил, что из-за меня он уже пробыл в России слишком долго, его военный отпуск закончился, и поэтому он должен вернуться в Норвегию как можно скорее. Он не знал, когда сможет снова приехать в Россию. Повторяя, что он устроит все, как надо, и будет держать нас в курсе дела, он ушел.

Возможно, Видкун боялся, что я буду настаивать на том, чтобы мама ехала с нами, поэтому пока избегал разговора на эту тему. Но что-то очень важное было упущено во всем этом разговоре, что должно было бы устроить судьбу нас троих, и у меня снова появилось то чувство нереальности, которое я испытывала, когда он сделал мне предложение. После этой первой неудовлетворительной встречи мамы с Видкуном я чувствовала, что все происходит без моего участия. Я продолжала ходить на работу, где все вскоре узнали, что я выхожу замуж за Квислинга и уезжаю с ним в Норвегию, а Видкун делал все необходимое со своей стороны, чтобы подготовить наше путешествие и свадьбу. Он постоянно выражал беспокойство, что его военный отпуск закончился. В это время он также много работал, чтобы закончить свой доклад для Лиги Наций о работе международной миссии по оказанию помощи голодающим — доклад, в котором он подчеркивал необходимость продолжения помощи в будущем. Он хотел сам выступить с докладом перед Генеральной Ассамблеей, но боялся потерять свою работу в норвежском Генштабе, находясь в самовольной отлучке. Поэтому мы должны были ехать через Ригу, где у него был хороший знакомый, его коллега, который как член латвийской делегации в Лиге Наций представил бы доклад за него на предстоящей конференции в Женеве.

Как-то в середине августа Видкун был очень взволнован из-за полученного известия, в котором шла речь о серьезном конфликте между советским и норвежским правительством из-за огромного количества пиломатериалов, принадлежащих норвежской компании. Пиломатериалы находились в Архангельске, на Белом море, и готовились к перевозке в Норвегию, но местные советские власти начали грузить их на свои суда, идущие в Англию, где намеревались их продать английской фирме. Видкун считал, что положение было крайне напряженным, кроме того, был возможен разрыв дипломатических отношений между двумя странами. В этом случае я могла бы столкнуться с трудностями или вообще с невозможностью выезда с ним из России в качестве его жены. Он сказал, что и его могут задержать в России на неопределенное время. При этом Видкун не говорил, откуда он так много знал об этом, и по какой причине мог быть задержан. Я не могла понять, почему Квислинг, глубокоуважаемый помощник Нансена с дипломатическим паспортом, боялся задержания из-за какого-то непонимания между норвежскими и советскими властями. Но Видкун настаивал на том, что мы должны как можно скорее пожениться и уехать из России.

Я так скоропостижно вышла замуж, что даже не успела привыкнуть к положению невесты и никого не известила о нашей помолвке. В этой горячке и суматохе в августе 1922 года мне и в голову не пришло узнать больше о человеке, которого я любила. Напротив, эгоизм и неопытность юности заставляли думать, что захватывающее будущее, которое меня ожидает, даст нам всем множество преимуществ.

При сравнении подробного рассказа Александры о необыкновенном предложении Квислинга и о тяжелых последних неделях жизни в Харькове с тем, что описывают архивные документы, возникает множество вопросов. Александра рассказывала о своей жизни в этот период с большой уверенностью. В свою очередь, документы, датированные этим временем, показывают столь же ясную картину. Поэтому это не вопрос выбора между двумя «правдами», а раскрытие истинных причин, заставляющих Квислинга неоднократно настаивать на том, что он находится в критическом положении, поскольку, во-первых, как он сам утверждал, его отпуск как служащего Генштаба заканчивается, а во-вторых, существовала опасность дипломатического разрыва отношений между Россией и Норвегией.

Квислинг не счел нужным сообщить своей юной и несколько наивной жене, что 26 июня 1922 года он написал Джону Горвину в Москву. В письме он рассказывал о том, что он намеревался уехать из России приблизительно 20 июля, так как его отпуск в армии должен был закончиться 26 июля, а его служба в Генеральном штабе — во второй половине сентября. Он также не сказал Александре, что Нансен, судя по телеграмме от 6 июля, хотел, чтобы Квислинг остался на Украине еще на некоторое время. Нансен послал еще одну телеграмму 26 июля из Риги, чтобы сообщить Квислингу, что его отпуск продлен до сентября. Тем временем (22 июля) Квислинг заявил, что он готов остаться на своем посту дополнительные шесть недель [45] NB, Nansen Archive, Ms. fol. 1988, RUO1. .