Алексей Суворин - Дневник А.С. Суворина

9 июня.

Мильвуа обещается «разыграть» Клемансо. У меня к этому господину ненависть, и я верю, что он и К. Г. продавали Францию. Дерулед вчера его обработал превосходно, без брани, но ядовито и последовательно, Клемансо вызвал обоих, — они оба отказались драться, говоря, что с таким человеком, как он, не дерутся.

Третьего дня смотрел на танцы в Jardin de Paris: француженки веселятся, как дети; кружатся в одиночку, одна, подняла ногу и чуть не задела по лицу Скальковского, обводя ногою как бы сияние вокруг его лица. Он вспомнил одну сцену в Nana, где кокотки говорили о воспитании своих детей и, вообще, на известные темы, а вовсе не разговоры своего ремесла. Ремесло остается ремеслом, и так они на него и смотрят, как другие женщины смотрят на свое. Тут стыда никакого, как во всяком ремесле, только забота о заработке.

Безобразов писал Скальковскому, что князя Вяземского застал муж Бобринской со своей женой. Надо помнить первую обязанность женщины: de bien fermer la porte.

Лабунская начала с того, что у Дюссо в Москве являлась, по требованию гостей, когда они хотели иметь женщину.

Квартира нашего консула низенькая: cabinet, спальня и salon, окна которого выходят на помойную яму. Консул должен быть невысокого роста, иначе голова его будет подпирать потолок. Сказать об этом в газете.

Paul Desjardins, «Journal des Débats:» «речи немного значат, они ведь лживы, обращаясь к публике. Совесть не в себе, а на лицах, которые слушают. Довольны они, и я доволен. Публика всегда любит старое, знакомое, известное. Новая мысль или претендующая быть новой сбегает публики, как масло, с мрамора».

18 июня.

Все сижу с Кравченкой, который пишет мой портрет. Зачем я снимаю свою старую рожу, не понимаю: никому она не интересна. Был с Кравченкой в Армии Спасения. Говорила Бутс-Клидбери: хвастливая неискренняя речь. Все «чудеса членов Армии.» Бог их везде слушает.

Когда мы вошли, была спевка. Сидя на корточках на столе, в красной куртке, молодой человек повторял стихи, за ним собрание. Он жестикулировал, вытягивался, поднимал руки вверх, закатывал глаза, гримасничал, изменял голое, то громкий, крикливый, то тихий, переходящий в шопот, в таинственность, и собрание повторяло за ним, иногда по несколько раз, с криком. Молодой человек и девушка, заигрывая, посылают рукою издали щелчки, трогают руку. Девушка жеманничает, переглядываются. Юноша обнимает ее, но потом, испугавшись, опускает руку и долго держит ее за спиной девушки. Эти девушки, вероятно, приготовляются в солдаты, как и молодой человек, который всем им знаком. Тут не без грязи в этом «святом» обществе, которое напоминает наших раскольников.

20 июня.

Видел Балкашина, молодой человек, анархические мысли. Заикаясь, говорит быстро, трудно разобрать. Очевидно, ничего не читает кроме социалистических брошюр и листков. Еврей. Их ограничивают, потому что они заполнили бы учебные заведения. Так как нет основания думать, что все окончившие курс выйдут замечательными людьми, то нет основания и не ограничивать их. Неограничение их прав будет поощрением: они лучше учатся и лучше достигают. Есть все основания предпочитать своих, защищать их.

Несколько времени тому говорил с Лабунской. Как она учитывает свечи! Приносит прислуга огарки. «Нет, принеси мне и подсвечники с огарками, иначе можно одну свечку разрезать на несколько частей, — вот и огарки». Предпочитает пьющих прислуг, ибо они «не собирают ничего, дорожат местами, тогда как непьющие копят, дерзки и местами не дорожат».

Студенты Ecole des beaux Arts устроили демонстрацию против Béranger, сенатора, который основал лигу против нарушения уличного благоприличия, обратил внимание на бесчинства бала Quartz-Arts, где женщины были одеты в костюмы картины Рошгросса, т. е. были голые. Студенты прошли по разным улицам, неся на плечах кого-то и в такт напевая: «Béranger, Béranger, Béranger». Что-то бессмысленное. Полиция вмешалась, и была схватка. Многие ранены и арестованы. В «Figaro» в «Journal des Débats» было описание этого суда, очень интересного по ответам действующих лиц. Суд приговорил главных участников к штрафу в 100 фр.

Был в Maison du Peuple. Заседание анархистов. Ораторы говорят прямо: «Убивайте, режьте, берите все, — вы правы. В то время, когда многие из нас голодали, ничего не ели, и есть нечего, там на Champ-Elysèes катаются в колясках, запряженных лошадьми в 10 и 20 тыс. фр. Если мы воруем, то потому, что нам нечего есть, а там воруют, потому что все большего хочется. Панама — вот вам правительство. Говорят, мы устанавливать хотим беспорядок. А там смотрите, что такое. Если у нас будет довольство, мы не будем воровать, а там привыкли воровать потому, что им все мало, все большего хотят. Это уже вошло в их привычки, в их натуру. У бедного больше совести, потому, что он привык работать и довольствоваться малым». Протестуют одни, другие одобряют. Женщина, большая, сильная, говорит ярко, коротко, потом предлагает собрать для детей. Кладется на стол лишнее — сапоги, рубашки и пр. Кто хочет, тот возьмет. Если возьмет ненуждающийся — это на его совести останется.

25 июня.

Вчера закрыли Bourse du Travail. Беспорядки на Place de République перед театром и т. д. Мы тратим свое золото, а они только жетоны.

…Немки каждую дырочку заштопают, англичанка не обратит на нее внимания, но не наденет ни белья, ни платья с пятнышком.

…Мефистофель — соблазнитель, чорт и т. д. Ругательные имена вместо нежных иногда невольно просятся, потому что трудно выразить все удовольствие. Странная русская черта. Русская ли только? Путешественники иностранцы пишут, что говорили в древней Руси: «Что же это за муж, если не бьет свою жену? Он бьет любя». В грубых первобытных натурах и нежность может проявляться грубостью.

…Какое глупое положение в одиночестве! Я совсем к нему не привык, и в одиночестве и работать не могу. Мне все надо на миру, как актеру.

…Женщину надо держать на известной нравственной высоте, иначе она по своей природе быстро способна принизиться и брать чорт знает чем. Влиять на женщину, потакая ее инстинктам, ничего не стоит: она это быстро усваивает и потом так удивит, что ахти малина. Она принимает сначала с негодованием, потом с удивлением, потом начинает смеяться и наматывать себе на ус, потом вас же проведет самым незаметным образом.

6 июля.

Вчера в Штутгарте. Поехал из Бадена в Вильдбад, желая там остаться неделю и отдохнуть. Приехал в дождь и слякоть, местность мрачная, узкая горная долина, комнату порядочную не нашел все спрашивали «на долго-ли я», а я говорил: «не знаю», и через полчаса уехал в Штуттгарт. Приехал с тою боязнью смерти, от которой не могу избавиться вот уже несколько дней.